Бой за станцию Дно - [9]

За сорок лет Сычев и Верник встретились только раз. Верник заискивал перед Аркадием Мироновичем, плакался на судьбу. За четыре года неучастия в военных действиях пришлось расплачиваться четырьмя десятилетиями опрокинутой жизни. И с женами не заладилось, и дети получились какими-то недоделанными, скособоченными, один заика, второй альбинос.

- Я сам спустил себя в канализацию, - хлюпал Женя Верник. - Скорей бы на пенсию. Займусь физикой.

- Я не против ветеринарии, - бодро отвечал Аркадий Миронович, с болью глядя на однокашника и не узнавая его. - В нашей стране почетен каждый труд. А лошади это вообще прекрасно, я знаю по ипподрому. Мы ведь с Андрюшей Мякининым заходили к тебе перед военкоматом. Но ты уехал к маме в больницу.

- Я знаю, - с готовностью подхватил Женя Верник, проигрывая несостоявшийся вариант судьбы сорок лет спустя. - Я ушел из дома за 15 минут до вашего прихода. Конечно, я пошел бы с вами в военкомат и был бы призван. Эти 15 минут решили всю мою жизнь. Ты сомневаешься?

- В чем? - машинально переспросил Аркадий Сычев, думая о своем.

- В том, что я пошел бы с вами в военкомат. И вообще, дальше...

- До самого Балатона, - отрезал Аркадий Миронович.

- Почему до Балатона? - удивился Верник.

- Там остался Андрюха. Так что давай живи терпеливо.

На этом они расстались с Верником.

Минувшим летом встретил на Пушкинской площади свою первую любовь Аничку Орловскую. Дважды бабушка. Но еще смотрится. Проговорили с ней сорок минут. Вдруг Аня спрашивает:

- Где Женя Верник, ты не знаешь? Он, кажется, не воевал?

- Нет, не воевал. Он всегда был против войны.

Институт. Как известно, все журналисты делятся на две категории:

а) журналисты-международники,

б) и те, которым не повезло.

Но также известно и другое: журналистами-международниками, а тем более политическими обозревателями не рождаются. Ими становятся.

Аркадий Миронович с детства любил радио, еще в школе был внештатным корреспондентом местной радиоточки. Вернувшись с фронта, поступил в Полиграфический институт. Жил в общежитии на Дмитровском шоссе. Начал студентом подрабатывать на московском радио, делая крохотные тридцатисекундные заметки для редакции последних новостей, за которыми приходилось гоняться с высунутым языком.

Кончил институт, перешел на штатную должность, ибо был молод и дерзок в мыслях. Ему нравилось присутствовать при рождении наипоследнейших новостей. Только что ее не было. Но вот она вылупилась на свет, заголосила. И Сычев нарекал ее принародно. Если же новости не было, он, не мешкая, производил ее сам.

- Москва, Москва, когда дадите провода? У меня все готово.

Работа. Удивительно, сколь ладно у него все получалось, будто катилось само собой с горки. Я вам отвечу - таков удел всякой типовой судьбы.

Еще тогда Аркадий Сычев собственным умом дошел до следующего постулата:

- Важно не то, как сказано, важно то - что сказано!

Утвердив таким образом приоритет содержания над формой, Аркадий Миронович продолжал складывать крупные блоки своей судьбы: блок за блоком, блок за блоком...

Пошли поездки по стране: Волго-Дон, Братск, целина, Абакан-Тайшет где мы только не скитались в те обалденные годы. Хотелось всюду поспеть, обо всем рассказать.

Нынче молодые жалуются: трудно пробиться. Штаты всюду укомплектованы ни единой щелки. Проблема штатов подобна проблеме вооружения: все говорят о сокращении, принимают постановления, подписывают договора, а в результате совершается одно и то же - разбухание. Вот почему так трудно попасть в штат или получить субсидию на новые разработки.

А тогда, четверть века назад, массовое телевидение едва начиналось. Хватились: а где люди?

Штатные строчки не заполнены. В ведомостях заработной платы сплошные прочерки. Это был золотой век московского телевидения. На всех телезрителей была одна дикторша Валя, так она и вывозила всех.

Начались выезды за рубежи нашей великой родины, загра, или загранка, как нынче говорят. Бразилия - три года, Вашингтон - пять лет. Стало больше прозорливости, политической страстности. Аркадий Миронович изучал проблему проникновения мафии в синдикаты - и даже брошюрку написал на эту животрепещущую тему.

Короче, о нем стали поговаривать.

Это сейчас пошли новые проблемы - стариков затирают, пытаются задвинуть в сторону. Не прошло и двух недель после обильного, затянувшегося на полторы недели шестидесятилетнего юбилея, как Васильев спросил - словно бы между прочим.

- Пенсию-то оформляешь? Ты ведь засраб.

Я так и вздрогнул, мне показалось, что я ослышался. Мы обедали в нашем буфете, в комнате никого кроме нас не было. Заслуженного работника культуры я получил год назад - зачем он об этом спрашивает?

Я засмеялся.

- Можно подумать, - говорю, - что у тебя социальный план горит.

- Так я и знал, - сказал он грустно. - На тебя рассчитывать не приходится.

И перевел разговор на другую тему, будто ничего и не было.

А неделю назад - я уже получил приглашение в Белореченск - снова завел разговор - но с подходцем.

- Есть такое мнение: надо усилить вторую программу. У тебя нет возражений? Придадим второй программе авторитет и звучание. Тебе это по силам.