Бой на Мертвом поле - [39]

-- Но ведь только мы с тобой такие вещи не решаем, -- Арефьев отошел к барчику за "Алазанской долиной". Это вино особенно с удовольствием пьется в темные осенние вечера.

Грузин, поднявшись с кресла, и, опираясь на трость с узловатой рукоятью, сказал:

-- Я это согласую с Ионовым и Фрезером. Мы Расколову устроим Нюрнбергский процесс...или суд Линча.

-- Боюсь миропорядок от этого не изменится, -- у Арефьева занозисто заныло в правом боку. -- Кому мне отдать деньги, которые мы нашли у Коркина дома?

-- Положи на свой счет, это тебе за причиненный моральный ущерб в особо крупных размерах...Он бы твои бабки разбазарил, о чем тут говорить...

-- Подозреваю, что после этого мне придется воевать, как минимум, с десятью бандами, а для этого я, пожалуй, уже не гожусь.

-- Отличное вино, -- сказал Чутлашвили. -- Словно и впрямь попал в Алазанскую долину. -- И без перехода: -- Но ты, Герман Олегович, в ближайшее время будь повнимательнее, раненый кабан иногда бывает чрезвычайно опасен. Раскол наверняка захочет реваншироваться...

-- Крови все равно не избежать, даже если он каким-то чудом перевоплотится в кающуюся Магдалину.

-- Извини, это проблема теперь наша общая. Сегодня ночью, в крайнем случае, завтра утром мы сообщим о нашем решении.

Арефьев держался изо всех сил. Боялся, что не сможет проводить гостя до машины. Страшился болевого шока. Но когда к нему подошла Ронда и теплым боком прижалась к его ноге, боль вроде бы немного отступила.

-- Маленькое мщение более человечно, чем отсутствие всякой мести...Это сказал Ницше об укусе змеи, -- Чутлашвили улыбнулся в черные усы и направился на выход.

Арефьев проводил его до крыльца. От него ни на шаг не отходила собака.

Два телохранителя Чутлашвили стояли у закрытых ворот, третий -- у дверцы машины. Было свежо, слегка подмораживало и Арефьев, подняв голову к звездному небу, попросил у него помощи.

С грузином они расстались по теплому, с объятиями. От него исходили тонкие запахи чистой кожи, какой-то ароматной воды и сигарет.

-- Ждите, Герман Олегович, звонка... -- Сказал Чутлашвили, садясь в машину. -- Может, для страховки, мне прислать вам пару моих "афганцев"?

-- Пусть пока они побудут в резерве. Вон какой у меня зверь! -- Арефьев нагнулся и потрепал Ронду по лоснящемуся боку... -- Она у меня стоит десятерых спецназовцев.

Когда Чутлашвили уехал, Арефьев пошел в комнату охраны и застал там Чугунова с Борисом.

-- Я не думаю, что сегодня кто-нибудь сюда пожалует, но лучше перебдеть, чем не добдеть, -- сказал он Чугунову. Кто охраняет заднюю сторону дома?

-- Буханец с одним новеньким из охранного агентства.

-- Завтра приведи его ко мне, хочу взглянуть, что это за человек.

Он поднялся наверх и сделал подкожную инъекцию морфия. Когда тело начала окутывать теплота, и боль поубавилась, он подошел к сейфу и достал оттуда пистолет "грач" и помповое ружье. Затем зашел в спальню и положил оружие под кровать, с самого края, чтобы можно было в любой момент до него дотянуться. После этого спустился в ванную комнату, где шумела вода и работала стиральная машина. Злата развешивала на веревке только что отжатое белье.

-- Солнышко, не жалеешь себя, пожалей нашего малыша, -- Арефьев подошел к жене и обнял ее. Возможно, они думали одну и ту же думу: как избежать того, что мраком и неизвестностью маячит впереди? -- Я сейчас с превеликим удовольствием съел бы кусок ветчины с горчицей и синим луком. И, пожалуйста, не говори мне о том, что мне можно есть, а чего нельзя.

Но Злата заговорила о том, к чему в последнее время она часто обращалась: дескать, давай все бросим и уедем в Израиль. По крайней мере, там много солнца, первоклассная медицина и где не живут Расколовы.

В Израиль уехала двоюродная сестра Златы Дора, ей там одной очень скучно и она в каждом письме живописует все плюсы земли обетованной. Арефьев не спорил, ему было не до этого, ибо он знает -- на Земле нет такого места, где он мог бы избавиться от змеиной удавки, обвившей его поперек тела.

Утром, около восьми, ему позвонил Чутлашвили и сказал, что договор насчет копии видеопленки остается в силе. Арефьев понял: в игру вступает весьма могущественные силы, на фоне которых фигура Расколова утрачивала ореол неукротимого злодея...

Глава двенадцатая

Целлофановый мешок с трупом Коркина обнаружил водитель Расколова, ходивший в магазин за грецкими орехами. Мешок притащили в особняк и в присутствии Кривозуба, как-то нерасчетливо, вытряхнули из него мертвеца. На лощенный паркет вылилось литра три бурой жидкости и стоявший рядом охранник едва успел отскочить, чтобы не замочить свои модные, на широком ранту, итальянские ботинки.

Когда Расколову доложили, какую свинью ему подложил Арефьев, он чуть было не получил апоплексический удар -- лицо его налилось тугой, одутловатой краснотой, глаза тоже залил жар и неистовство.

-- Где это уебище! Почему он до сих пор не наглотался свинца? -- вопил Расколов, имея в виду Арефьева.

А когда из кармана Коркина извлекли мятый, выпачканный кровью рубль, Расколов замолчал, этот символ показался ему слишком зловещим, чтобы продолжать изрыгать площадные ругательства в адрес недосягаемого человека.