Бой местного значения - [7]

В бинокль хорошо видна была насыпь, по которой проходила раньше дорога. Сама насыпь едва поднималась над болотом, но растительность на ней была выше и гуще. Ближе к вражеским позициям мощной бесформенной грудой темнел завал.

Самое трудное у нас будет за этим завалом. У фрицев боевое охранение — рукой подать. Дай бог, если метров двести. Там нужна полная тишина. И мгновенная реакция. Вспыхнет ракета — замри, словно камень.

Мин там натыкали немцы немало. Я возьму с собой на завал самых лучших, самых надежных саперов. Возьму Охапкина. По-крестьянски обстоятельный, неторопливый и дотошный, Семен Семеныч ничего не забудет, сделает все, что нужно, от точки до точки. Разве только прокопается долго со своей обстоятельностью. Но это не беда, поторопим.

Возьму политбойца Попова. С ним мне спокойно. Он не бросит товарища под огнем. Да и привыкли они работать в паре с Охапкиным, верят друг другу. А в нашем деле это очень важно. Ведь ошибаемся мы только один раз...

Еще я возьму Хабиба Янгибаева. Он гибкий и легкий, ползает бесшумно и быстро. К тому же Янгибаев видит в темноте, словно кошка.

И хватит. Чем меньше людей, тем лучше.

Другую группу возглавит мой помкомвзвода. С ним пойдут оба Вани и наши бойцы-новички.

Сперва группы будут двигаться вместе, снимая на насыпи мины. Затем Петя останется возле завала, обследует его и заложит фугас. Разминировать завал не нужно. Мины сдетонируют при взрыве и разнесут к чертям эту груду стволов.

Дальше, миновав завал, мы поползем вчетвером, чтобы расчистить дорогу для танков. А Петя, в случае чего, прикроет нас огнем.

Вот такой, значит, будет план. Об этом я и доложу завтра комбату.

Я не сказал Пете ни одного слова о предстоящем деле. Не имел права. Но помкомвзвода — калач тертый, сам смекнул, что к чему. Да и не так уж трудно было сообразить. Пришел лейтенант от комбата, отменил на завтра работы, полез на НП и полчаса пялится через бинокль на немецкие позиции. И не куда-нибудь смотрит, а на единственную насыпь, где у немцев столько мин, проволоки, огневых точек, что даже разведчики не рискуют туда лазить.

— Завтра, выходит, отдых у нас? — уточнил Петя, когда мы, возвращаясь, остановились на повороте хода сообщения перекурить.

— Подъем как всегда, а после обеда дадим ребятам поспать.

— Так, так, — повторял Петя-химик, покусывая нижнюю губу.

Я близко видел его лицо, оно будто постарело, сделалось серым, и морщин на нем прорезалось больше обычного. Он напряженно, сосредоточенно думал о чем-то. Конечно, все понял. Ну и ладно, пусть готовится.

Я, наверно, смотрел на него слишком пристально. На секунду взгляды наши встретились, и он вдруг откачнулся. И сразу засмеялся. Вернее, он старался смеяться, но это получалось у него плохо.

Петя оборвал свой притворный смех и сказал обычным, с хрипотцой, голосом:

— А знаешь, лейтенант, мы еще успеем девах повидать. Они к роднику придут. Это же рядом. Хоть оскоромимся напоследок.

Тьфу, я и забыл совсем! Не до этого сейчас... Хотя в общем-то интересно. Тем более что впереди долгая темная ночь перед боевым заданием, когда лежишь под шинелью наедине со своими мыслями и никак не можешь уснуть. Ведь вполне вероятно, что ночь эта последняя. Бойцы храпят, они ничего не знают. А ты знаешь и мучаешься. Так хочется участия, ласки! Хочется написать письмо любимому человеку, признаться, что ноет сердце, что невыносимо лежать и думать: а может, завтра меня уже и не будет?!

Но такими переживаниями делиться нельзя. В ночь перед первым боем я написал все маме. И отдал почтарю треугольник. А утром, опамятовавшись, волосы готов был на себе рвать: мама ведь умом тронется, прочитав мои излияния! К счастью, письмо не дошло. Наверно, цензура его похерила, И правильно сделала.

— Слышь, лейтенант, — нетерпеливо подтолкнул меня Петя. — Мы мигом! Может, и не доведется больше возле бабы погреться. Ну?!

Не по душе была мне Петина грубость. Всегда он так говорит о женщинах — цинично, с ухмылкой. Мне даже обидно и за себя, и за ту светлую девчонку с зелеными глазами, которую несколько раз проводил домой после школы. И ничего у меня больше не было — ни с ней, ни с другими. Но держусь я, как человек опытный в таких делах. Не хочу, чтобы мальчишкой меня считали.

— Согласен, — сказал я.

Пошел к полуземлянке, обдумывая, кого оставить вместо себя. На бревне сидел один из «близнецов». Тот Ваня, у которого на носу веснушки.

— Где Охапкин?

— У старшины.

— А Попов?

— Тоже там. Котелок выбивают, товарищ лейтенант.

— Какой еще котелок?

— Для Янгибаева. Старшина сказал, что ничего ему больше не даст. Как в прорву ему дает. А Попов сказал, что бойцу нельзя без котелка. Встал и сам пошел. И Охапкин с ним. Он земляк со старшиной. Выбьем, говорит, котелок, и все тут!

— Ладно. Родник знаешь за лесосекой? Если комбат меня вызовет — пулей ко мне. Понял?

— Так точно, товарищ лейтенант!

Ваня доверчиво смотрел на меня большими серыми глазами. Все ему ясно: лейтенант пошел по делу, наказал прибежать, если что. А я, отвернувшись, мысленно выругал и себя, и особенно Петю. Не ко времени он с этим свиданием... И котелок опять же. Не Попов с Охапкиным должны к старшине идти, а помкомвзвода. Это его забота. Останемся живы после задания — надо будет потолковать с ним. А то он вроде от дела не бегает и дела не делает.