Боснийская спираль (Они всегда возвращаются) - [32]

Короче говоря, женщины представляли собою неразрешимую загадку. Погруженные в свой сложный, таинственный мир, они были безнадежно далеки от гольфовых спортивных амбиций. Умные и чувствительные, они наверняка могли бы стать замечательными партнершами — теми самыми, настоящими… Но гольфу всегда казалось неудобным отвлекать их своими мальчишескими фантазиями. Собственно говоря, он уже почти смирился с тем, что проживет свою недолгую автомобильную жизнь, так и не реализовав заложенных в нем возможностей — что ж поделаешь, не судьба. Но о старости тоже думать пока не хотелось — какая, к черту, старость с тридцатью тысячами на спидометре!

Этот новый хозяин, подобравший его на сараевском вокзале, поначалу ничем особенным не отличался от обычной, надежной, но скучной категории водителей-мужчин. Вел уверенно, не торопясь, вовремя переключая передачи, чутко реагируя на сцепление и не увлекаясь тормозами. Приключения, по большому счету, начались во время утренней поездки от травникского дома на реке до рыночной площади. С одной стороны, непоследовательность действий чем-то напомнила гольфу женщин; с другой — у парня проявилась какая-то прежде не свойственная ему лихость в ускорениях, в манере торможения, в разворотах юзом, на грани заноса. Так с гольфом еще никто не обращался. Сначала это даже рассердило его, в особенности когда пришлось съехать с асфальта на грунтовку, а потом и с грунтовки на лесной проселок. В подобную глушь гольф заезжал до этого только с подростками на предмет обкуриться и потрахаться.

Когда же новый водитель вообще свернул даже с последнего подобия дороги и заставил его ковылять по кочкам в глубь лесной чащи, гольф уже не знал, что и думать. Потом хозяин ушел, не взяв с собою ключи, и это пробудило в гольфе самые страшные подозрения. Возможно ли, что тут, вдали от шоссе, и закончится его непутевая жизнь? Проржавеют крылья и крыша; облепленное отвратительным влажным мхом, сгниет днище, растрескаются и лопнут трубопроводы, отвалится глушитель и протечет на гадкую неровную почву чистейшее драгоценное питание из прохудившегося бензобака… Эти мрачные предчувствия почти подтвердились, когда хозяин, вернувшись через несколько бесконечно долгих часов, всем своим поведением продемонстрировал, что прощается с ним навсегда. Он даже не стал заводить двигатель — просто посидел немного, привалившись к колесу и разговаривая сам с собой, а потом собрался и исчез, на прощание похлопав машину по крылу.

В этом прощании отчетливо ощущалась неизбежная окончательность, и гольф понял, что надеяться больше не на что. Если бы он мог, то закричал бы, заплакал, позвал назад своего безжалостного губителя, попытался бы разжалобить его; в конце концов, это ведь так невыносимо — умирать, едва перевалив через тридцать тысяч… Но автомобили не умеют кричать и плакать, тем более — при выключенном двигателе. Потом наступила ночь, полная незнакомых звуков и запахов, ночь, сочащаяся влагой, обещающая ржавчину, разложение, смерть. Стоя под мокрым кустом, гольф печально прикидывал, сколько таких мучительных ночей ему еще предстоит пережить. Это было ужасно, ужасно.

И тут хозяин вернулся — побитый, истекающий кровью, как после автокатастрофы, в чужой одежде, но живой, живой! Он сразу стал искать ключи, и это был еще один замечательный знак. А уж когда он завел мотор, и гольф услышал и почувствовал то, что уже не чаял услышать и почувствовать: биение собственного сердца, жаркий ток бензина и воды в упругих артериях трубопроводов, четкое чередование клапанов, безошибочную работу инжектора — о! — тут уже счастью не было предела. Он будет жить! Жить! И даже недоумение от странного поведения хозяина, не пожелавшего зажигать фар в кромешной темноте, не смогло испортить гольфового праздника. Более того — он не мог не оценить ту впечатляющую точность, с которой водитель вывел его из кочковатой ловушки. Вслепую! Что ни говорите, а это чего-то стоит!

Он благодарно воспринимал каждое действие своего хозяина, чутко прислушивался к его командам, изо всех сил стараясь исполнить их наилучшим образом, готовясь немедленно исправить неизбежно случающиеся мелкие ошибки и погрешности — на долю секунды опоздавшее сцепление, лишние капли топлива, недовернутый градус на повороте. Но их не было, этих неточностей! Гольф просто не верил самому себе — шоферская работа на этот раз была просто совершенной. Казалось, хозяин слился с ним, предчувствуя и предвосхищая мельчайшие детали его поведения, его дыхания, его жизни. Они были одним целым, одним механизмом — он и его водитель! Никогда еще гольфу не приходилось испытывать столь восхитительного чувства. Неужели ему настолько повезло? Ему, скромному гольфу, ничем не отличимому от миллионов других машин — ну разве что неистребимой верой в свою особенность, в свою звезду? Неужели это случилось именно с ним, с ним, а не с каким-нибудь навороченным лексусом или порше? Неужели именно в нем сидел настоящий водитель?

И тут хозяин, словно желая рассеять его последние сомнения, резко вывернул с грунтовки на асфальт, взял влево, вильнул вправо, ушел от столкновения с джипом, мгновенно ускорился на третьей передаче, а затем, вернувшись на вторую, убрал с дороги сунувшегося было навстречу наглеца и стремительными галсами ушел от перекрестка вперед, на свободу. Все это было проделано мастерски, одним духом, в замечательно точном ритме, и даже несколько пуль, застрявших в багажнике, не смогли испортить общего впечатления. Подумаешь, две-три дырки в жестянке задка! — заделаем, не беда — главное, что они стремительно мчались по гладкой ленте предрассветного шоссе, оставляя позади неуклюжую погоню — самые быстрые, самые проворные — он, гольф, и его настоящий водитель.