Бородино - [4]

«И ты знаешь, Биндшедлер, когда я вижу такую вот детскую колясочку на высоких колесах — вся белая, обода деревянные, — я невольно начинаю подозревать тут астральные субстанции, которые явно свидетельствуют, что прервалась нить времен», — сказал с улыбкой Баур, указывая на супружескую пару в масках и с коляской, только что свернувшую налево, за угол, и там, сразу за поворотом, приятели обнаружили целую толпу детей в масках, образовавшуюся перед рестораном «Медведь». Кто-то из масок уже прилип к игровым автоматам в ресторанном садике, другие гудели, визжали, швыряли конфетти.

«Этот ресторанный балдахин — видишь? — расписывал мой бывший одноклассник, Георг, он сейчас в Австралии живет», — сказал Баур. Посмотрели на балдахин.

Я вдруг увидел князя Андрея, как он, тогда, вечером 25 августа, лежит, облокотившись на руку, в разломанном сарае, на краю расположения своего полка, и в отверстие сломанной стены смотрит на стоящую у забора березу с обрубленными нижними сучьями, и размышляет о своей жизни, которая представляется ему тесной, тяжкой и никому не нужной[2]. Мне вспомнилось, что он, тем не менее, так же, как и семь лет назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным; что его, князя Андрея, мучили в особенности три главных горя его жизни: утрата Наташи, смерть отца и французское нашествие на его страну. Я припомнил тот момент, когда князь Андрей, выпроводив всех своих посетителей (несколько офицеров и Пьера), вернулся в сарай, лег, растянувшись на покрывале, но не мог уснуть. Одни картины в его воображении сменялись другими, и на одной из них он надолго остановился. Когда Наташа однажды вечером в Петербурге рассказывала ему, как она минувшим летом, пойдя за грибами, заблудилась в большом лесу. И как она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником. И как она, всякую минуту прерываясь, говорила, что не может рассказывать, что она рассказывает не так, что он ее не понимает. И как он, князь Андрей, всякий раз уверял, что прекрасно ее понимает. И как он действительно понимал все, что она хотела сказать. Больше того, именно эту-то силу и открытость душевную он и любил в ней, искренность души, которую как будто связывало тело[3].

Баур потянул меня в сторону. Я огляделся. Суматохи вокруг прибавилось. Я сказал, что меня только что посетило видение при виде того расписного балдахина: я воочию наблюдал, как Наташа рассказывает князю Андрею о случае в лесу, когда она собирала грибы. Баур расхохотался. Кругом свистели, вопили, трещали. На деревьях болтались бумажные змеи. Парочка с коляской остановилась немного поодаль. В юго-восточном углу ресторанного садика на мачте вяло шевелился флаг. Статуя сирены на крыше пришкольной постройки походила на гриб.

«Биндшедлер, смотри, вот там, на первом этаже, был парикмахерский магазин, — сказал Баур, указывая на дом напротив. — Хозяйничал в нем долгое время один автогонщик по имени Кепеник, курил как паровоз. На затылке у него вечно были фурункулы. Прямо над ним жил Бенно, мой родной брат, он тогда на металлургическом заводе работал, гимнастикой увлекался, а летом все по грибы ходил.

Бенно жил в постоянном страхе, что жена его обманет; например, вернувшись домой, он тайком шарил в платяном шкафу или вызывал специального агента, чтобы при свидетеле поймать свою Розу с поличным. А в свободное время ходил за грибами и больше всего любил лисички собирать. Я иногда ходил с ним за компанию, с превеликим удовольствием. И когда я сегодня вижу лисички, ну, скажем, на базельском рынке, перед глазами сразу встает моя мать, которая склонилась над плитой, трещат в топке дрова, а она помешивает в сковородке лисички, и запах жареных грибов, наполняя дом, опять-таки напоминает о Бенно, который хотел поймать Розу с поличным. Вот так оно и идет все по кругу, Биндшедлер», — добавил Баур. Возникло такое чувство, что нить времен все-таки не порвалась, вернее, что опасность разрыва миновала. Но, с другой стороны, мгновение стало восприниматься как нечто долговечное.

Под ресторанным балдахином маски кружились в хороводе, съезжали с горки, размахивая трещотками и бумажными змеями. В магазине напротив — ну там, где раньше заправлял своим парикмахерским салоном Кепеник, висели в витрине модели самолетов и громоздились картонные коробки. Я попытался представить себе, как выглядел этот самый Кепеник, заядлый курильщик с фурункулами на затылке, и решил, что у него наверняка была привычка носить шейный платок, даже за рулем гоночной машины.

«Биндшедлер, видишь вон того барабанщика? Я ведь его еще раньше спросил, умеет ли он вообще барабанить. Он с улыбочкой кивнул. Сдается мне, он забыл, что маску на лицо напялил, смотри, груша вместо носа. Этот парень, лет ему вроде около сорока пяти, он внук вдовы столяра, мы с Катариной ее время от времени навещали, ходили к ней в этот столярский дом, и там, на парадной половине дома, в гостиной, висела ее свадебная фотография, под которой она обычно в кресле сидела, и эта самая фотография с каждым разом темнела, деталей уже было не разобрать. Он на складе работает, этот внук, на штабелере ездит. Жена от него сбежала. Дети тоже куда-то подевались. А живет он ровно там, где раньше скорняк жил, который, к слову, тоже работал на металлургическом и гимнастикой увлекался, и в детстве я ему все кроличьи шкурки таскал и всякий раз боялся, что они ему не сгодятся.