Бородино - [2]

«Биндшедлер, прекратив обороняться, мы дни напролет отступали на запад, шли ночами. Вдали громыхала гроза. „Они стреляли из Толстой Берты (гигантская немецкая пушка времен Первой мировой войны)“, — сказал я.

Пулеметчик Зуттер расслышал что-то о „толстых“ ружьях. И с тех пор его легкий пулемет стали называть толстым», — сказал Баур, прислонясь к камину.

Перед глазами у меня замаячили цепи гор, над которыми бушевала гроза. Я сказал Бауру, что у меня в памяти тоже запечатлелось то недоразумение во время ночного марша. И что пару лет назад я снова прошел весь тот маршрут.

«Итак, фельдфебель Крэтли выступил перед нами с приветственным обращением. Стали подавать еду: суп-лапшу с блинами, жаркое с картошкой, овощной салат. Лейтенант Маттер заказал красное вино. Ели. Чокались. Пили.

Биндшедлер, а для меня весь этот зал превратился в одну ледяную глыбу, в которую вмерзли лица, фигуры. Причем лед этот не казался местным, из наших ледников, это был лед русской тундры.

И с каждым взглядом, с каждым куском жаркого, с каждым глотком красного вина ледяная глыба подтаивала. Чем больше глотаешь картошки и мяса, тем отчетливее, тем живее, тем достовернее становятся люди за четырьмя столами.

Так что я лопал без остановки.

Таяние льда сопровождалось какими-то особенными звуками, какой-то свист воздуха, что ли, слышался, ветерка, гулявшего по каменоломням, где, бывало, упражняешься, занимаешься самоподготовкой, а от границы в это время доносится рокот орудий», — сказал Баур, опять уставившись в какую-то одну точку за окном, закинув руки за спину. Солнечные пятна тем временем уже немного сдвинулись. «Биндшедлер, мне не хватало Вилли Бютикофера, дояра из Винигер-Берге. Йохана Лемана мне не хватало, смешливого батрака из Эмменталя. Пауля Шаада, изготовителя циферблатов из Верденбурга, — мне даже показалось было, что я с ним поздоровался, — не хватало тоже. И еще много кого», — сказал Баур.

Я посмотрел в окно, за большой выгон, принадлежавший торговцу яйцами. Увидел, как Наполеон смотрит за Неман, в подзорную трубу, разумеется, используя пажа в качестве штатива. Утверждают, мол, Наполеон решил, что видит вдали русские степи, посреди которых и находится Москва. Какой-то уланский полковник, поляк, в безумном порыве воодушевления от присутствия Наполеона, ринулся со всем своим отрядом форсировать реку, и во время переправы сорок уланов из пятидесяти утонули вместе с лошадьми. Говорят, что Наполеон, не очень-то одобрив в целом этот показной героизм, позже наградил полковника орденом Почетного легиона — легиона, которым распоряжался лично. «Солнце сияло по-прежнему, хотя оно и было холодным, если можно так выразиться. Во время передышек, когда не надо было напрямую контактировать с ледяной глыбой (в которой происходили упомянутые изменения, сопровождаемые теми звуками), я смотрел в окно, где в поле моего зрения попадали, по крайней мере, три или четыре флага, висевших над улицей на натянутой веревке. Их трепал легкий восточный ветерок. Они были исполнены благородства и словно погружены в размышления, исторического толка, разумеется, — причем один из них, самый большой, флаг Швейцарской Конфедерации, вытягивался по ветру и реял почти горизонтально, потом опадал и начинал трепетать.

И я тогда подумал, слышь, Биндшедлер: „Вот они, флаги-то…“»

«Помнишь, как Болконский пошел со знаменем в руках навстречу французам (неважно, что знамя было не швейцарское), когда его земляки уже побежали от французов, и он практически остановил это бегство, бегство, которое разворачивалось прямо на глазах главнокомандующего Кутузова на Праценских высотах», — произнес я, прерывая Баура. Я уже не сидел, закинув ногу на ногу, я оперся на руки, готовясь вскочить, но все же остался сидеть.

Баур улыбнулся, посмотрел прямо перед собой.

«Да! Стало быть, там, в том зале, мне суждено было наблюдать практически воскресение из мертвых, овеваемое воздухом каменоломен, а на улице развевались флаги, благородно паря над домами на летнем курортном ветру», — промолвил Баур, снова скрестив ноги. Те самые ноги, которые, можно сказать, носили бравого пехотинца Баура вокруг всего света.

Баур подошел к окну, указал на ветки форзиции со словами: «Еще два-три дня, и они распустятся, я имею в виду — цветы. Я так рад, честно. Я люблю форзицию, она вся желтая такая. И знаешь, ветки, когда цветут, покачиваются так иногда, совсем как флаги».

У меня перед глазами снова встал Неман, за которым громоздились башни облаков, словно кто-то ставил театральные декорации, ожидая выхода героического тенора.

«Да, Биндшедлер, и тут как раз прибыл председатель городского совета. Он попросил чашечку кофе, за счет города, разумеется. Фельдфебель Крэтли сказал, что дождевая вода стекала за воротник офицерам. И что тем не менее целая группа стрелков (Фриц Цуллигер, еще трое и он, Крэтли) стреляли так метко, что завоевали штандарты. И он специально съездил в Лис эти штандарты забрать, чтобы они украшали нашу сегодняшнюю встречу. Вот, вывесил их здесь, стрелковые штандарты. А борьба была нелегкая. Но как бы то ни было, они победили. И лицо Цуллигера сияло. А фельдфебель словно куском подавился. Потом началось поминовение павших.