Борька, я и невидимка - [31]

—  Если можно… если вы… — сказала Вика и замолчала.

Директор протянул руку к ящичку на столе и щелкнул рычажком. Там что-то вякнуло, а директор сказал:

—  Снабжение? Товарищ Петляев, зайдите.

Через минуту в дверь постучались.

—  Да? — сказал директор.

И вошел этот толстый, который к нам приезжал в школу. Я думал, он сейчас заорет: «Здорово, директор! Здорово, орлы! Где равнение? Барабан где?» — и потом нас выгонит.

А он сказал очень тихо:

—  Здравствуйте, Сергей Васильевич.

—  Здравствуйте, товарищ Петляев. Присаживайтесь. У меня к вам вопрос: вы станки в школу возили?

—  А как же, Сергей Васильевич! Сам лично. Молодежь… Так сказать, смена.

—  Станки в рабочем состоянии?

—  Да как сказать, Сергей Васильевич…

—  Где брали?

—  Те, Сергей Васильевич, что во втором цеху, в кладовушке.

—  Рагозинские?

—  Точно так, Сергей Васильевич.

—  Так это же лом!

—  Как сказать, Сергей Васильевич… Ребятишкам, им что? Покрутить… повертеть… принюхаться, так сказать.

—  Эти ребятишки через два года к нам придут, — сказал директор.

—  Это точно, Сергей Васильевич.

—  Что точно?! Что точно, товарищ Петляев? — Директор приподнялся со стула. Этот толстый даже попятился. Но тут директор посмотрел на нас и снова сел. — Обождите в приемной, товарищ Петляев, — сказал он совсем спокойно.

И толстый вышел из комнаты. Шел он как-то боком, даже на ковер не наступал.

—  Ну ладно, — сказал директор. — А зачем вам станки?

Ребята переглянулись. Что, ему непонятно? Милка подняла руку, как на уроке.

—  Мы хотим быть токарями. Вот. Чтоб помогать старшим.

—  Все хотите?

—  Все.

—  И ты хочешь быть токарем?

—  Я? Я… не знаю.

—  А ты? — спросил меня директор.

—  Я про то еще не думал, — сказал я. — Просто мне интересно на станке работать. Особенно если дырки…

И я рассказал директору, как мы сверлили дырки. А потом Вика рассказала про Алексея Ивановича, какой он хороший мастер. И другие ребята говорили. Но больше всего рассказывали про дырки. Борька даже нарисовал чертеж угольника.

—  Ну, а со станками вы все-таки что будете делать?

—  Ну, чего-нибудь обтачивать, — сказал я.

—  Чего-нибудь — неинтересно, — улыбнулся директор. — Хотите, я вам задание дам?

—  Какое задание?

Директор подошел к шкафчику и вынул оттуда железную коробку. Она была вся в дырках. Дырки были не только круглые, но и продолговатые.

—  Вот смотрите. Это панель для монтажа.

—  Это для приемника! — обрадовался Борька.

—  Верно, — сказал директор. — Таких панелей выпускаем много. Одних дырок — миллионов пять в месяц.

Ребята прямо ахнули. Мне тоже завидно стало. Вот бы на этом заводе поработать! Я могу хоть целый день дырки сверлить.

—  Так вот, — сказал директор. — Возьметесь такие панели делать? Заготовки мы вам дадим.

—  Пять миллионов? — спросил я.

Директор засмеялся.

—  Пять не пять, но немного дадим. Для начала. Посмотрим, как вы будете справляться. Согласны?

Все закричали, что согласны. А Дутов даже покраснел от жадности. Он уже, наверное, думал все дырки себе заграбастать.

—  Только вот что, — сказал директор. — Это уже серьезно. На этих панелях монтажники будут схемы собирать. Значит, тут не может быть никакого баловства. Считайте, что вы рабочие. И работать надо честно. Считайте, что у вас не мастерская, а завод. Маленький пионерский завод. Вы поговорите со своим учителем труда. Я не знаю, какая у вас программа. Когда подучитесь, мы сможем вам дать токарные заготовки.

—  У нас же станков нет, — сказал я.

—  Будут, — сказал директор.

—  Правда? — спросил я.

—  Честное пионерское, — сказал директор.

Ребята засмеялись. Я опять посмотрел на секундную стрелку, и у меня снова щека задергалась. Тогда я сказал, чтобы не засмеяться:

—  Честное пионерское не в счет. Вы же не пионер! Вы какое-нибудь другое дайте.

—  Честное директорское! И партийное, если хочешь.

Когда он сказал про партийное, я поверил. Я по своему папе знаю. Он никогда зря партийное не дает. Он когда после школы Зинаиде часы купил, мама его спросила: «Сколько стоят?» Он говорит: «Двадцать», — а сам смеется. Мама говорит: «Обманщик. Дай слово». Он говорит: «Даю». — «Нет, дай честное слово». «Даю». — «Нет, дай партийное…» Тогда он схватил маму в охапку и стал целовать. А партийного слова не дал. Потому что часы стоили пятьдесят рублей. Мама тогда еще сказала, что тридцать рублей за поцелуи — очень дорого. И я сказал директору:

—  Раз партийное, то мы теперь в школу пойдем, Алексею Ивановичу расскажем.

Мы попрощались с директором и вышли из кабинета. Вот тогда я и сосчитал, что около женщины стояло четыре телефона. А еще там на диване сидел толстый Петляев. Мы шли мимо него и говорили по очереди «до свидания». Мы не дразнились, а по-честному. А он, наверное, подумал, что дразнились. Первому он ответил, а остальным нет. А когда я подошел, он вообще отвернулся.

Пока мы шли по заводу, то старались не шуметь. А когда на улицу вышли, все начали орать. Кто кричал «ого!», кто «ура», а кто — вообще неизвестно что. Я так орал — у меня глаза чуть не выскочили.

Дежурный вышел из будки и что-то сказал, но его не было слышно. Даже я не услышал. Я громче всех орал. А Милка Орловская просто визжала. У нее голос тонкий — противно даже. Но она хитрая. Хоть она и визжала, а все-таки заметила, что наш трамвай подходит.