Борьба страстей - [10]

Все это увидѣли съ берега, и цыгана спасли.

Никто не могъ обвинить молодого Александра. Его весло сломалось, въ этомъ онъ не былъ виноватъ: просто случилось несчастіе.

Эту исторію мнѣ разсказывалъ самъ Александръ сидя въ Акерхусской крѣпости, куда онъ былъ посаженъ за какое-то преступленіе.

СРЕДИ ЖИВОТНЫХЪ.

Я не знаю другой страны, гдѣ было бы такъ много птицъ и звѣрей, какъ у насъ на родинѣ. Я не буду упоминать морскихъ птицъ, тюленей и рыбъ, я здѣсь говорю о болѣе рѣдкихъ породахъ: объ орлахъ, лебедяхъ, горностаяхъ и медвѣдяхъ.

Все это я видѣлъ въ дѣтствѣ.

Въ то время лѣса на моей родинѣ оглашались громкими разнообразными голосами птицъ. Весной и лѣтомъ чурыкалъ тетеревъ, сидя на верхушкѣ дерева. а зимой въ лѣсной чащѣ такъ громко кудахтала бѣлая куропатка, что люди сосѣдняго имѣнія не могли разслышать собственныхъ словъ.

Вотъ какъ было тогда.

Года два тому назадъ, послѣ двадцатипятилѣтней отлучки, я возвратился на родину и спросилъ, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лѣтъ, какъ они перестали водиться въ лѣсу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно съ отъѣздомъ дѣтей. Такъ какъ на нашемъ большомъ островѣ никогда не появлялось ни одного англичанина съ винтовкой, то, слѣдовательно, птицы не были истреблены, а онѣ просто переселились въ другое мѣсто.

Въ дѣтствѣ мы цѣлыми днями возились съ животными и ухаживали за ними. Съ нѣкоторыми коровами мы были однолѣтками. Овцы и козы появились на свѣтъ послѣ насъ, и мы наблюдали за тѣмъ, какъ онѣ росли и съ каждымъ годомъ становились все больше и больше; наконецъ, онѣ дѣлались такими большими и старыми, что на нихъ надѣвали колокольчики. На наши сбереженія мы покупали козамъ и баранамъ колокольчики. И всѣ эти маленькіе колокольчики съ разнообразными звуками такъ дивно звенѣли лѣтомъ въ лѣсу, сливаясь со звономъ большихъ колоколовъ, надѣтыхъ на коровахъ.

Я никогда не забуду, какъ мнѣ пришлось извести нашего стараго кота. Намъ везло въ томъ, что наши коты жили подолгу, такъ что у насъ въ домѣ постоянно бывалъ старый котъ. Отъ непрерывныхъ дракъ онъ ходилъ обыкновенно весь въ ранахъ и царапинахъ. Однажды нашъ котъ заболѣлъ и запаршивѣлъ такъ, что для насъ, дѣтей, онъ сдѣлался опаснымъ товарищемъ; мнѣ было поручено его убить. Не потому, что я былъ старшимъ среди мальчиковъ, — я не былъ даже старшимъ, — но мать со всѣми своими секретами обращалась всегда ко мнѣ, а не къ кому-нибудь другому, и поэтому я не могъ ей отказать. Все-таки я былъ самымъ подходящимъ для такого дѣла.

Топить его я не хотѣлъ, такъ какъ ему тамъ не хватитъ воздуху, думалъ я. Я хотѣлъ удавить его веревкой. Мнѣ было въ то время лѣтъ девять-десять, не больше, и котъ былъ приблизительно того же возраста, такъ что съ моей стороны надо было имѣть много мужества.

Я понесъ кота въ кладовую. Тутъ я перекинулъ веревку черезъ вбитый въ стѣну желѣзный крюкъ, сдѣлалъ петлю посрединѣ и сунулъ въ эту петлю шею кота. Затѣмъ я сталъ затягивать петлю. Я никогда не думалъ, чтобы больной котъ могъ быть такъ живучъ, какъ этотъ. Онъ ничего не высказывалъ мнѣ, не просилъ меня о пощадѣ, но началъ такъ задыхаться, что страшно было на него смотрѣть.

Я похолодѣлъ отъ ужаса. Онъ пытался высвободить свое тѣло изъ петли. Онъ бросался вверхъ и внизъ, кидался во всѣ стороны, одинъ разъ онъ вцѣпился въ меня когтями и порядочно поцарапалъ меня. Хорошо еще, что веревка была такая длинная. Я рѣшилъ итти все дальше къ концу веревки и потянулъ ее изо всѣхъ силъ. Котъ извивался въ рѣдкихъ конвульсіяхъ: то онъ лежалъ, растянувшись вдоль веревки, то онъ упирался головой въ веревку, неестественно высоко вытянувъ заднія лапы.

Я сталъ уговаривать его, какъ обыкновенно уговариваютъ лошадей, я говорилъ ему, чтобы онъ былъ покойнѣй; но онъ едва ли могъ меня слышать. Мы еще минутъ пять боролись съ нимъ такъ бѣшено; наконецъ, котъ сдѣлалъ послѣдній прыжокъ черезъ веревку, сталъ корчиться въ воздухѣ и повисъ. Теперь онъ висѣлъ спокойно. Но я зналъ, что котъ очень живучъ, и потому въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ не отпускалъ веревку. Всякій могъ бы меня теперь свободно свалить однимъ пальцемъ, такъ сильно дрожали мои ноги.

Котъ былъ мертвъ. И я пожиналъ лавры среди своихъ товарищей. Не каждому вѣдь удалось бы сдѣлать то, что я сдѣлалъ. Я всѣмъ говорилъ, что удавилъ кота собственными руками. И еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня спросить, не оцарапалъ ли онъ меня при этомъ, то я могъ бы показать опасную царапину на рукѣ и убѣдилъ бы этимъ всякаго въ истинѣ своихъ словъ. Для людей и до сихъ поръ осталось тайной, какъ я отправилъ кота на тотъ свѣтъ…

Въ домѣ у насъ не было собакъ, такъ что зимой заяцъ свободно подходилъ чуть ли не къ самой нашей двери. Тогда мы стояли, притаившись, и щелкали языкомъ, чтобы его успокоить. Мы понимали, что онъ голоденъ, но намъ никогда не удавалось заставить его подойти къ намъ настолько близко, чтобъ накормить его. И намъ ничего не оставалось больше дѣлать, какъ стоять въ сторонѣ и молить Бога о сохраненіи зайца. Этому я научился у своего старшаго брата Ганса; но никто не хотѣлъ вѣрить, чтобъ мы дѣлали что-нибудь подобное.