Бонжур, Антуан! - [8]

Продолжая улыбаться, я повернулся к Ивану.

— А ты и в самом деле молоток, Иван. Что же ты мне сразу не рассказал, что там был предатель?

— Какой предатель? — невинно удивился Иван.

— Ты что, не слышал, что Любовь Петровна сказала? Повторите ему, Любовь Петровна.

— Разве я что-нибудь сказала? — удивилась, в свою очередь, мадам Люба.

— Сейчас я у неё спрошу, — быстро сказал Иван и тут же перешёл на французский.

Я ничего не понимал. Ловко же они меня провели.

— Что происходит? Теперь вы засекретничали? — спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринуждённо и весело.

— Я спрашиваю у неё, откуда она узнала это? — ответил Иван, не оборачиваясь.

— Так спрашивай же по-русски, чёрт возьми, — не выдержал я. — Есть же нормы общения. Кто же всё-таки вам сказал, Любовь Петровна?

За Любу ответил Иван:

— Она говорит, что слышала это от людей.

— А ты? — взбесился я. — Что ты говорил ей?

— Я спрашивал: у каких людей она слышала это?

— И дальше. Только все говори. И по-быстрому.

— Слушай, Виктор, — Иван посмотрел на Любу, положил руку на моё колено. — Ты сам подумай, откуда она может знать про это дело? Она к нам сюда приехала только в сорок пятом году, когда война уже перестала. Про нашу войну с бошами она ничего не знает. Она пришла сюда на все готовенькое, а теперь берётся судить о наших делах.

— Я собираю материалы, — невозмутимо заявила мадам Люба.

— А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? — обиделся Иван.

— Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.

— Ты в немецком лагере сидела? — Иван задумался. — Я слышал, ты на ферме работала.

Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.

— Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? — пропела Ирма. — Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.

— Вы всё-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, — сказал я мягко, но настойчиво.

— Давно я слышала, лет десять назад, — в голосе Любы звучало притворное равнодушие. — Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про «кабанов» материалы не собираю…

— Вот видишь, — оживился Иван, — слышала звон, а не знает, откуда он звонит.

Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами ещё труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.

Луи увлечённо беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, «рыжий» полицейский посапывал на диване.

— Хорошая встреча, — сказал вдруг по-русски Виллем. — Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.

Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.

— Мы едем во Францию, — говорил Виллем, — у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живёт её приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год всё-таки удаётся вырваться. Посмотрите на мои руки. — И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. — Но я люблю своё дело.

— Молодец, Виктор! — крикнула через стол Ирма. — Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.

— О, я люблю русских, — подтвердил Виллем.

Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита — как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что я буду и есть. Он ничего не узнает и не расскажет. Но я-то могу узнать о нём, хочу знать, должен знать.

— Я тоже участвовал в Сопротивлении, — говорил Виллем. — Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.

Я заинтересовался:

— Сколько человек было в вашем отряде?

— Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своём доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.

— Какой?

— Честь и свобода. И ещё мы складывали два пальца в виде буквы V — виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.

— Интересно, как он по-голландски звучит?

— Феер ен фрейхайт.

— Феер ен фрейхайт, — повторил я задумчиво. — Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.

— У нас он был, — живо отозвался Виллем. — Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.

Иван с грохотом отодвинул стул и плюхнулся между нами.

— Ты мне не веришь, Виктор?

— А, Иван? Оказывается, ты ещё не разучился говорить по-русски. Я тебе верю, Иван. Ты молоток, Иван.

— Нет, я вижу, ты мне не веришь, — обиженно упорствовал Иван. — Но если ты мне не веришь, давай спросим Луи.

— С Луи я уже говорил. Все, что Луи знает, он мне расскажет. Но про «кабанов» он не знает. Я сам знаю, кого надо спросить.