Бонсай - [76]

И разве она не радовалась возможности позвонить врачу тем утром, когда они должны были найти Стефана мертвым? Не чувствовала своей принадлежности к привилегированному классу, который может обратиться напрямую к высококвалифицированному специалисту? — говорит в ней внутренний голос. Перестань разыгрывать негодование. Во всем этом ты сама принимала участие. Однако на душе у нее по-прежнему скребут кошки.

— Вы не любите родственников как таковых?

— Не понял.

— Возможно, причиной подозрительного поведения его брата был искренний страх потерять родного человека.

— А почему этот брат вообще оказался в квартире?

— Он должен был поддержать нас с Элин в трудную минуту.

— А я, кстати сказать, удивлялся, как вы собираетесь пережить всю эту ужасную процедуру самоубийства. — Тон сухой, обвинительный, осуждающий. А может, это говорит ее нечистая совесть?

На его обвинение она отвечает контробвинением:

— Вполне естественно поехать с братом в больницу.

— А у меня сложилось впечатление, что он был рад этого не делать.

— Но как же Стефан, один-одинешенек?

— Он был не один. С ним в машине сидела медсестра. Я ехал в своей машине. — Есть в нем какая-то уверенность в своей правоте, больно бьющая в цель. — Стефан стопроцентно на меня полагался, — упорствует он, — доверял мне. Он держался особняком от других голубых, которые лежали в нашем отделении. От их разгульной жизни. Много раз повторял, что не такой.

— Он соблазнил вас своими речами, как и многих других.

— Он был талантливым человеком.

— Если бы вы или ваш заведующий удосужились побеседовать с нами хоть раз, то узнали бы, что мы с Элин для него значили. И катастрофы бы не случилось: Стефан не умер бы один в больнице.

— Мы разговариваем с родственниками только в присутствии пациентов.

— Я не могла разговаривать с заведующим в присутствии Стефана. Это кончалось высокопарными банальностями и общими замечаниями ни о чем.

— Наши правила не позволяют нам предпринимать какие-либо шаги за спиной у пациентов.

— Прекрасно в теории, но на практике вы ставите родственников в тяжелое положение. И изолируете пациентов.

— Мы — на стороне пациентов.

— Против родственников?

— У людей так много предрассудков, в том числе у родственников. — Он выглядит усталым и враждебным. Его выставляют надоедливым придирой, и он все больше вживается в навязанную роль.

— То, что один человек заражает другого смертельной болезнью, должно быть уголовно наказуемо.

— А вы знаете, кто заразил Стефана? — Похоже, она пробудила в нем любопытство.

— Разве он вам не сказал? — Она продвинулась на шаг дальше в своем наступлении. И решила помучить его неизвестностью. — Раз принудительной регистрации не существует, мужчина может отправиться домой и заразить свою жену, а вы даже бровью не поведете.

— Нарушив анонимность, мы утратили бы доверие гомосексуалов.

— На вашей совести — много жизней. — Ей необходимо выпустить пар, хотя она и знает, что голубые — его священные коровы.

Он кивает с поучительным и снисходительным видом. На это обвинение не стоит даже отвечать.

Нина чувствует себя глупой и взвинченной. Фальшивая вдова, позволившая себе излить желчь на ни в чем не повинного идеалиста в белом халате, который всего лишь желает помочь подвергающемуся дискриминации сексуальному меньшинству. Ей становится дурно от противоречивых чувств.

— Он женат?

— Кто?

— Носитель.

— Нет, не женат. А что?

— Я решил, вы поэтому защищаете жен.

— Нет, просто чисто по-человечески подумала… о них. — Она выдохлась. Из баллона вышел весь газ.

— Для всех нас это огромная потеря. — Теперь он пребывает в меланхолической задумчивости.

Нина больше не может думать о нем как о враге, он кажется ей хорошим человеком, другом.

— Тот человек работает в полиции, — говорит она после долгой паузы, убравшей напряжение между ними. — В уголовной полиции, — добавляет она, пытаясь поймать его взгляд, как бы в поисках утешения и поощрения.

— Вы с ним встречались?

Ее ошеломила интимность вопроса, и она двусмысленно кивнула в ответ. Надо уйти, пока она не проговорилась, не начала поверять ему самое сокровенное.

Прошло три часа. Они сидят в полумраке кабинета. Накинув на плечи пиджак, она благодарит за встречу, за то, что врач уделил ей свое драгоценное время. Тот отвечает, что в случае необходимости она всегда может к нему обратиться. Нина уходит в приподнятом настроении, даже в опьянении от того, что выразила невыразимое, и успокаивает себя тем, что в знак благодарности пошлет ему свой любимый роман, «Идиот» Достоевского, «в память о незабываемом вечере».

Направляясь в автобусе в сторону центра, она решила зайти на прощальную вечеринку в честь руководителя небольшого экспериментального театра «Театральная лаборатория». Приглашение пришло еще несколько недель назад, но единственное, чего ей тогда хотелось, — это сидеть дома у телевизора. Однако после недавней встряски провести еще один вечер в одиночестве казалось невыносимым. Выйдя из автобуса, Нина зашла в комиссионный магазин Армии спасения и купила там темно-лиловый костюм от Шанель. Ей удалось уговорить продавца включить в оплату свою антикварную тряпку времен шестидесятых. Из двери она выплыла, ощущая себя размером с башню.