Боно. Удивительная история спасенного кота, вдохновившего общество - [34]

Остановившись перед окном салона, мы наблюдали, как мастер зажимает белую хлопковую нить между зубами. Затем она наклоняется над клиенткой и переплетает ее, образуя что-то наподобие «кошкиной люльки». На лицах клиентки и мастера была написана величайшая сосредоточенность.

Эта древняя методика, зародившаяся в Азии тысячи лет назад, выглядела довольно приятной по сравнению с мучениями восковой эпиляции. Я часто задавалась вопросом, какой это садист выдумал нанести горячий воск на чьи-то веки, а затем сдирать его вместе с многочисленными слоями кожи.

Мы радостно вошли в салон, чтобы появиться из него через тридцать минут с красными и пекущими физиономиями. По сравнению с тридингом восковая эпиляция – это почти отпуск на Фиджи. Тем не менее я любовалась бровями Лидии, которые теперь имели идеальную, элегантную дугообразную форму.

Нам обеим хотелось наилучшим образом выглядеть в нашу веселую ночь в городе. Микейла пригласила нас и Джина на контрданс, представляющий собой, по ее заверениям, простую форму народного танца, пришедшую с Британских островов. Музыканты играли рил и джигу, а в это время распорядитель показывал танцорам ряд движений, заставляя их двигаться по залу, исполняя замысловатые, похожие на упражнения по аэробике фигуры. Я заметила, что танцоры много улыбались и смеялись и зажигательно флиртовали друг с другом.

Это мероприятие проводилось в подвале церкви в Челси. На первый взгляд это выглядело абсолютно нормальным по нью-йоркским стандартам сборищем – до тех пор, пока я не заметила атлетически сложенную женщину в синем бархатном платье в пол и с серьгами со стразами в ушах, которая при более близком рассмотрении оказалась мужчиной с красивой ухоженной бородой. Контрданс оказался набором энергичных и сложных упражнений. Вскоре выяснилось, что в танцах я просто безнадежна и мне ничего не остается, кроме как сидеть, отдуваясь, и наблюдать за танцующими со стороны. У Лидии же не было отбоя от кавалеров, желающих пригласить ее на танец. Она принимала все приглашения, и я в восторге наблюдала, как она наслаждается происходящим.

Все, что мне оставалось, это выпивать в обществе себя самой, и за этим занятием я едва заметила подошедшего мужчину. Он был необычайно низкого роста, с угольно-черными волосами, уложенными параллельными линиями.

– И вы тоже ненавидите танцы, да? – спросил он.

Сев рядом со мной, он словно излучал угрюмость. Меня это не беспокоило. В нынешнее невыносимо положительное время я нахожу компанию меланхоликов освежающей.

– Я бы любила их больше, если бы была в лучшей форме, – ответила я.

Мы погрузились во взаимоприятное молчание. Боязнь грусти превратилась в глобальную фобию. Если кто-то несчастен, окружающие посылают его за антидепрессантами вместо того, чтобы сесть рядом и поговорить – а ведь в большинстве случаев это все, что человеку нужно. Без грусти жизнь была бы пресной и примитивной, как билборд на обочине. Мы бы не смогли оценить радость. Кроме того, все великие художники находят наслаждение в реках печали.

– Откуда вы? – спросил он.

Я ответила.

– А я из Верхнего Вест-Сайда, – сказал он. – Мои предки приехали из Албании. Все в Нью-Йорке откуда-то приехали.

Я наслаждалась своим безалкогольным кордиалом, пока он поверял мне историю своей жизни, представляющей собой цепочку безнадежных романов. Прервав свой монолог, он повернул ко мне свое трагическое лицо и спросил, замужем ли я.

– Двадцать два года! – произнес он таким тоном, как будто я призналась в том, что держу в своем подвале десяток секс-рабов. – Как вообще можно быть замужем двадцать два года?

Мне не хотелось признаваться, что я сама размышляю над этим вопросом и что я взяла отпуск от собственного брака, чтобы найти ответ. Вместо этого я рассказала ему, что в основе длительного брака лежит надежда, что другой простит тебе твои ошибки. А взамен ты попытаешься не судить его слишком строго.

– Это меня бы не устроило, – сказал он, качая головой.

Я согласилась, что это подходит не всем.

– Я хочу страсти, секса и романтики на сто процентов, – сказал он, возвращаясь к своей теме. – Потому что, когда это все пройдет, вы двое просто пялитесь в свои телефоны за обедом…

Он презрительно всплеснул руками. В том, что он говорил, был смысл. Когда Микейла и Джин, кружась, проходили мимо меня, не отрывая взгляда друг от друга, мне показалось, что у них наверняка идеальные отношения. Они жили по отдельности, но были вместе уже пятнадцать лет. В их случае, по-видимому, это небольшое личное пространство обеспечивало приток кислорода в их романтические отношения.

– Хотите знать, в чем моя проблема? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сообщил: – Я одинок.

Нью-Йорк – это магнит для одиночек. Я слышала, что некоторые переезжают туда именно потому, что нуждаются в уединении. Они уверены, что будут чувствовать себя гораздо спокойнее на острове, где на одну квадратную милю приходится 72 000 человек, чем на острове с одной кокосовой пальмой. И все же есть разница между уединением и одиночеством. Лично я не могу себе представить ничего более привлекательного, чем быть свободной наедине с собой в этом ослепительном городе.