Однажды, во время учебы в четвертом классе начальной школы города Провиденс, штата Род-Айленд, я проснулся холодным зимним утром еще до зари и помчался в школу, чтобы оказаться там первым.
Школьный сторож предлагал желающим щенка.
Несколько часов я прождал, дрожа и яростно сражаясь за свое первенство с огромными шестиклассниками. Мне все же удалось устоять, и в конце концов, я унес с собой в картонной коробке Лаки, тоже дрожащего. Это был самый счастливый день в моей жизни.
Не помню, какой породы был Лаки. Он пробыл у нас всего несколько недель, потом заболел чумкой и вдруг исчез. Родители сказали мне, что отправили его выздоравливать на ферму, где он сможет бегать на свободе.
Прошло какое-то время. Я все настойчивее добивался разрешения навестить Лаки, тогда отец, наконец, признался мне, что Лаки «очень болен» и вынужден будет остаться за городом надолго, может быть навсегда. Потом он отвел меня на Хоупстрит в кафе Риджни и заказал нам по стаканчику малинового мороженого. Прогулки с отцом были редким событием в моей жизни и всегда знаменовали какие-нибудь особые обстоятельства. Отец не произнес ни слова, пока мы поглощали свое мороженое. Ни слова не произнес и я.
Конечно, я был мал, но не был глуп. Прошло немало лет, прежде чем я смог так полюбить другую собаку.
* * *
Следующим был Сэм — первая собака, которую я мог считать по-настоящему своей. Это был бассет с чрезвычайно твердым характером. Мать беспрерывно сражалась с ним из-за того, где он спал по ночам (в моей постели), где дремал днем (на новом диване в гостиной) или из-за того, что он утащил и съел (а тащил он все, что ни попадя).
Сэм был совершенно бесстрашен. Всякий раз, подъехав к дому и заглянув в окно, мать видела, что он мирно почивает на диване, стоявшем в нише «фонаря». Когда она врывалась в дом, Сэм уже с невинным видом сидел на полу, но мать неизменно бранила его и шлепала свернутой газетой. Я с искренним восхищением следил за тем, как Сэм принимал и брань, и шлепки. Он никогда не уклонялся, не убегал, не прятался, но и никогда не отказывался от удовольствия подремать на своем любимом диване.
Как-то в пятницу вечером, когда все полтора десятка членов нашей большой семьи собрались за обеденным столом, — а стол, надо сказать, стоял на новом ковре, на покупку которого пришлось не один год копить, — так вот в это самое время Сэм вдруг спокойно подошел, положил передние лапы на стол, ухватил большой дымящийся кусок жаркого и поволок его к выходу.
Бабушка, считавшая, что евреям вообще не следует заводить собак, возмущенно закричала что-то на идиш.
План Сэма, очевидно, состоял в том, чтобы вырваться в кухню — до двери оставалось каких-нибудь два метра — и там проглотить столько, сколько успеет, прежде чем его настигнут.
Но мать, вопя от ярости, преградила ему путь к двери; тогда он стал бегать вокруг стола, волоча за собой мясо и оставляя на новом ковре длинный жирный след.
Не знаю, как долго это продолжалось бы — от наглости Сэма все просто окаменели, а мы с сестрой и вообще были на его стороне — но мой старший брат опрокинул перед его носом стул, поймав таким образом в ловушку, и схватил собаку.
Однако даже поверженный, осыпаемый проклятиями и пинками Сэм не сдался — он просто торопился заглотать как можно больше. Он несомненно прикинул, какую цену придется заплатить за подобное деяние, взвесил свои шансы и теперь стремился завершить дело. Сэм был самой храброй собакой из всех мне известных.
Конечно, его упрямство могло раздражать. Каждый вечер он залезал на кровать, устраивался между мной и стенкой и начинал понемногу подталкивать меня к краю. Если я пытался отодвинуть его назад, он кусал мою руку и рычал. Не реже, чем раз или два в неделю, он вообще сталкивал меня на пол. Когда кто-нибудь, привлеченный грохотом, заглядывал в спальню, Сэм, как ни в чем не бывало, мирно посапывал.
Я уже учился в средней школе, когда наша семья перебралась в Нью-Джерси. Во время сборов перед нашим отъездом Сэм вдруг исчез. Мать как-то очень путано объясняла мне, куда он делся. Она говорила, что пыталась отдать его нашему соседу, но там он сразу перекусал всю семью; это, действительно, было очень похоже на Сэма. Потом она будто бы подыскала для него другое пристанище, какую-то ферму в северной части Род-Айленда — мол, там на просторе ему будет хорошо.
Но мне хотелось хотя бы попрощаться с ним.
* * *
Были на моей памяти и другие собаки. Некоторое время — еще до Лаки — жила у нас злющая немецкая овчарка Кинг, постоянно кидавшаяся на молочника и почтальона, так что матери пришлось в конце концов расстаться с ней. Когда я женился, мы с женой завели маленькую рыжую собачку по кличке Бин, похожую на лису.
Долгое время Бин служил нам верным спутником во всех наших прогулках, но вообще-то это была собака скорее моей жены, чем моя. Золотистого ретривера Кларенса мы купили в магазине — просто не смогли удержаться, влюбились в очаровательного щенка. Нрава он оказался весьма капризного, но я его любил, несмотря на всю его сварливость и вечные хвори.
В конце концов человеку — если это настоящий человек — выпадает счастье обрести настоящую собаку, о которой он может заботиться и с которой у него устанавливается тесная связь.
