Бомбейские чудовища - [39]

Лапочкин пытливо смотрел на вертлявого человечка и никак не мог решить, намекает ли этот тип ему на то, что готов продать какие-то сведения? Или болтает?

— Ну что ж, — помощник следователя угрожающе нахмурился, — насчет приятности посмотрим, а спать я тоже не хочу. Пусть эта ночь станет ночью исповедей. Ведите меня в свой номер, господин Чакрыгин.

— С удовольствием, — кисло ответил пьяница, — но у меня не прибрано и вообще, угостить вас нечем….

— Если позволите, господин Лапочкин, — встрепенулся хозяин гостиницы, — что-нибудь придумаем, сию же минуту.

— Отставить, — бросил дознаватель и уверенно двинулся в конец коридора первого этажа. Чакрыгин поспешал за ним.

В номере постояльца застоялся какой-то неприятный запах. Ничего, кроме казенной мебели, здесь не было, да и та уж просилась на свалку, но, видно, рачительный хозяин гостиницы приспособился и конуру сдавать за бесценок.

— Присаживайтесь, господин следователь, — Чакрыгин подвинул гостю ободранный стул и тоже уселся напротив, на колченогий табурет.

— Я слушаю вас, — сурово изрек Лапочкин. — Мы говорим без протокола. И без свидетелей.

Ветеран «Бомбея» оглянулся на закрытую дверь, прилег на стол грудью и зашептал:

— Я доносить ни на кого не собираюсь. Но во мне идет внутренняя борьба. Боюсь, в этой гостинице — преступный притон. Думаю, этот мордоворот Чудин вместе со своими сотрудниками убивает постояльцев.

— С какой целью? — взял быка за рога дознаватель.

— С целью грабежа.

— Где доказательства?

Чакрыгин тяжко вздохнул и отвел глаза. Помялся, беспокойно подвигал руками, и все-таки решился высказать предположение:

— Вы уверены, что постоялец этот, ну, который похож на медведя, увезен в больницу?

— Если хозяин гостиницы так говорит, оснований не верить у меня нет.

— А я вот думаю, убили они ночью этого бедолагу, да и скинули его труп в прорубь.

— А вы, господин Чакрыгин, случайно не пьяны? — рассердился Лапочкин. — Я-то решил, вы человек обстоятельный, серьезный…

— Я их боюсь, — снова зашипел доноситель, — и так и так плохо. Иной раз поздно возвращаюсь, так в окно влезаю, даже раму расконопатил и держу открытой щеколду.

— Зачем? — изумился Лапочкин, внезапно осознав, что ему прохладно даже в шинели.

— Боюсь их, душегубов, — повторил, поеживаясь, человечек. — Вдруг ночью приду с деньгами, а они меня — чик и того? Чудин этот подозрительный. Коридорные — мошенники. А швейцары — и Кузьма, и Сеня — громилы.

Лев Милеевич придал своему лицу грозное выражение и потребовал:

— А теперь о куше, который вы хотите сорвать.

— Вот я и говорю, — залепетал несчастный. — Не скажу — убьют и никто не узнает о шайке. Скажу — тоже убьют, отомстят. Я же не знаю, кто в шайке. Еще не успел выследить.

— Евграф Иваныч, — перебил ябедника Лапочкин. — Мне некогда. Говорите яснее.

— Но вы приставите ко мне агента? — спросил тот. — Приставите? Тогда скажу. Прошлой ночью возвращался я поздно. И как назло, дверь в гостиницу была уже закрыта. Я пошел вокруг гостиницы, чтобы влезть в свой номер через окно. И что же я вижу? Там, на задах, у дворовой стены, бочка с водой стоит под пожарной лестницей. И возле этой бочки — темное пятно. Заинтересовавшись, подхожу и вижу — валяются на снегу брюки и пиджак. Брюки мне не понравились, слишком большие на меня. А пиджак, хоть и великоват, но все-таки хорош. Взял я пиджак — да думал всю ночь и весь день: кто это такими дорогими вещами разбрасывается? Ну, а сегодня я все понял. Убили злодеи постояльца, а вещи выбросили на задний двор.

— Где пиджак?

— Снес в ломбард, вот квитанция, — Чакрыгин порылся в кармане пальтеца, достал оттуда мятую бумажку и протянул ее должностному лицу. — А вот шубы убитого я не нашел. Ее-то шайка, конечно, продала.

Лапочкин квитанцию взял, он чувствовал, как в нем разгорается охотничий азарт.

— Евграф Иваныч, — заявил он, вставая, — вы оказали следствию неоценимую услугу. Если что-нибудь подозрительное заметите, сразу же мне сообщайте. А сейчас запритесь и никуда не выходите до утра. Агента я вам пришлю, будете в безопасности. Прощайте. А за вознаграждением приходите завтра в Окружной суд, в следственную камеру Казанской части.

Покинув проклятое здание «Бомбея», Лапочкин, преисполненный воодушевления, отправился пешком домой. Ветер стих, легкий снежок беззвучно и мягко ложился на тротуар, на мостовую. После «Бомбея» и сырого закутка добровольного доносителя от морозного воздуха с примесью живого, навозного запаха приятно пощипывало в носу. По дороге он завернул в редакцию «Петербургского листка» и успел-таки организовать досыл в утренний выпуск: объявление о том, что милая миссис Смит ищет своего знаменитого внука. Чувство благодарности к экстравагантной даме переполняло Лапочкина. Если б не она, если б не ее энергия, разве он узнал бы сегодня столько нового и полезного для следствия?

Лев Милеевич шел по безлюдному городу, держа под мышкой бумажный пакет, перевязанный бечевкой, в пакете лежали брюки развратника Сыромясова. А в ломбарде, несомненно, обнаружится его пиджак. Картина преступления становилась для Лапочкина с каждым шагом яснее. В россказни о «бомбейской» шайке он не поверил.