Бомбардировщик для бедняков - [12]

Погасив сигаретный окурок в керамической пепельнице, набираю означенный в списке телефонный номер.

Грушкин снимает трубку не сразу.

– Алло? – спрашивает он.

– Роберт, здравствуйте, это Володя, – говорю я.

– Говорите громче, вас плохо слышно, – требует он.

– Я говорю, это Володя. Журналист из Москвы, помните?

Во время прошлой поездки я был ему представлен как журналист. Профессия прикрытия самая тривиальная, но лучшей человечество до сих пор не изобрело.

– А-а, помню, помню, здравствуйте, – дружелюбно басит Грушкин.

– Я приехал в Ригу, хотелось бы увидеться.

– Что ж, давайте, заходите. Когда вас ждать?

– Минутку, – я поднимаю глаза на Чернышева, нажав кнопку отключения микрофона. – Какие у нас планы на завтра?

– В двенадцать похороны Пугачева на Улброке, больше ничего пока не намечается, – отвечает тот.

– Алло? Я вас не слышу! – беспокоится Роберт.

– Я мог бы к вам зайти завтра после полудня, в любое время.

– Хорошо, давайте часикам к пяти. Адрес помните?

– Да, помню.

– Тогда до встречи.

Я кладу трубку.

– Насколько я помню, он ходил в информаторах, потом завязал? – на всякий случай уточняю у Чернышева.

– Да, в девяносто первом, после ГКЧП, он послал своего куратора к чертовой бабушке, – подтверждает он и с кривой усмешкой добавляет. – Идеалист.

– Ясно.

– Он сейчас связан с людьми из бундеса, – роняет Чернышев.

– Даже так?

– Ну, он вряд ли знает, кто они на самом деле. На него вышла одна из их фирм, хотят что-то узнать по его научным каналам. Подробностей пока не знаю, информация свежая.

Чую, тут что-то есть.

– Значит, тем более не вредно будет с ним повидаться, – подытоживаю я.

Тут в кабинет бесцеремонно, не постучав, заходит шеф Чернышева, Соколов. Мне активно неприятен сей дородный, румяный тип, насквозь фальшивый, вплоть до полученного в солярии загара.

– Привет столичным труженикам, – говорит он с нескрываемой издевкой, не подавая руки.

– От нашей столицы вашей столице, – бормочу я.

С трудом изображаю на лице любезную улыбочку, стараясь не думать о том, что передо мной один из бесчисленных поварят адской перестроечной кухни, всласть отъевшихся на ее пенках.

В прежние времена был он сереньким цэковским завотделом, и над ним высилась макушка партаппаратной пирамиды, уходящей в заоблачную, недосягаемую московскую высь. Венцом его мечтаний являлось кресло второго секретаря республиканского ЦК, ведь в первые секретари выдвигали только латышей. Ныне Соколов стал видной фигурой элитного бизнеса и бойцом незримого фронта, числится крупным агентом за рубежом, сука поганая. Если какой-нибудь дурачок с туго набитой мошной попытается встрять в его нефтеперевалочную вотчину, то вместо крупных прибылей получит пулю от негласно подчиненных Соколову криминалов. Ибо львиная доля операций росиийской разведки по Прибалтике финансируется из его кассы.

Теперь отставные гэбешные генералы строчат пустословные мемуары, в которых утверждается, дескать, главными дирижерами перестройки являлись ЦРУ и Колумбийский университет, а не Центральный комитет нашей родной партии. Однако в этом лишь половина позорной правды. Любые дирижеры бессильны без оркестрантов, таких вот номенклатурных персонажей, при любом режиме непотопляемых. Великая страна оказалась разгромлена и расхватана по кускам именно их сноровистыми загребущими руками, под их неизменный одобрям-с. Соколов типичен среди ему подобных мелких сошек, сорвавших желанный куш в бесчестной игре. Он имел отличную квартиру, но не особняк, пользовался спецснабжением вместо «Мaster card», катался на «Волге», а не на «Мерседесе», мог запросто поехать туристом в братскую соцстрану, однако за железный занавес его пустили бы с превеликим скрипом. А в результате задуманной еще Андроповым перестройки он обрел гораздо больше свободы и заманчивых перспектив. За счет десятков милллионов людей, оболваненных и обворованных, брошенных беспомощно мыкаться на развалинах державы.

Хотя следует отметить, что и эта братия тоже подверглась естественному отбору в духе классического дарвинизма. Иные заскорузлые обкомычи, которым и пресловутое золото партии не помогло, нынче перебиваются с хлеба на квас. В лучшем случае служат на побегушках у таких вот соколовых.

– Как впечатления? – интересуется Соколов.

– Рига прекрасна, как всегда, – браво рапортую я.

– Что за погода в Москве, я слышал, вроде, подморозило?

Меня раздражает его дешевая конспиративная манера говорить обиняками даже тогда, когда это не требуется.

– Это к лучшему, слякоти меньше, – отвечаю я в том же дурацком стиле, пускай он поломает голову на досуге, на какие политические веяния был намек.

Пожевав пухлыми губами, Соколов решает сменить тему.

– К нам надолго ли?

– Как получится. Надеюсь, ненадолго.

– Ну-ну…

Он начинает просматривать вместе с Чернышевым какие-то файлы на экране компьютера, обмениваясь с ним односложными репликами.

– Надеюсь, я вам не мешаю? – спрашиваю я.

– Что? А, нет, нисколько.

Сижу, курю. Наконец Соколов, небрежно мне кивнув на прощание, покидает кабинет.

– Поехали, – говорит Чернышев, вставая с кресла и с хрустом потягиваясь.

Из его офиса мы едем в сторону Старой Риги, час пик, сравнительно узкие рижские улицы запружены машинами. Городская планировка сохранилась неизменной с начала века и стала для автомобилистов сущим прокрустовым ложем.