Бомаск - [91]
— Не могу я больше жить в этой дыре! — вдруг воскликнул Миньо.
— Все женщины — шлюхи, — повторил Красавчик. — Уж поверь мне, Миньо, я-то знаю, что говорю.
Миньо снова перевел взгляд с Красавчика на Пьеретту.
— Значит, и вы тоже… — горько произнес он.
И он вышел из комнаты, не прибавив ни слова.
— Что это вчера у вас такое произошло? — спросил Красавчик. — Почему он вдруг решил у тебя прощения просить?
— Я тебе завтра скажу, когда ты проспишься, — ответила Пьеретта.
— Не нравится мне твой дружок Миньо, — вдруг заявил Красавчик.
— И ты тоже ему не особенно нравишься, — сказала Пьеретта.
— Не желаю… Пусть этот тип к нам больше не ходит, — упорствовал он.
— Я здесь у себя дома, — отрезала Пьеретта.
Красавчик вдруг поднялся с кресла.
— Я сейчас тебе покажу, — проговорил он, — как у нас в Италии обращаются с такими, как ты.
Пьеретта шагнула вперед и приблизила свое лицо к его лицу.
— А ну, иди проспись! — проговорила она, указав на дверь спальни.
Глаза ее горели. Никогда еще Красавчик не видел у нее таких огромных, таких черных глаз.
— Прости… — начал было он.
— Иди сейчас же спать, — произнесла Пьеретта.
Цепляясь за стулья, Красавчик побрел в спальню. На пороге он обернулся.
— Не могу я, — проговорил он, — не могу я больше жить в этой дыре.
— А я могу? — закричала Пьеретта. — А я могу? Ты хоть раз подумал неужели я ради собственного удовольствия убиваю свою молодость, стараюсь хоть немного встряхнуть людей, которым на все наплевать.
Красавчик вошел в спальню. Пьеретта захлопнула за ним дверь. Потом открыла окно и облокотилась на подоконник. Разорванные ветром тучи низко нависли над городом. Надвигалась ночь. Большинство лавочек было уже заперто. Только в окнах кафе, откуда вырывался неясный гул голосов, светились огни. Пьеретта вздрогнула. Она подошла и приоткрыла дверь в спальню: Красавчик в пиджаке и в ботинках лежал на кровати и громко храпел.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Торжественное открытие цеха «РО АПТО — Филиппа Летурно», а также передвижной выставки американских профсоюзов было назначено на последний четверг октября.
В понедельник почти все рабочее население Клюзо получило заказные письма на бланке со штампом «АПТО, Главная дирекция, город Лион». Почтальоны до самого вечера разносили адресатам письма. Сорок процентов этих посланий содержало увольнительные извещения, остальные сообщали о сокращении рабочих часов с сорока до тридцати двух и даже до тридцати часов в неделю.
Утром во вторник большинство рабочих и работниц, занятых в первую смену, собрались у фабричных ворот за полчаса до гудка. Полученные накануне письма переходили из рук в руки.
Раньше срока явились и служащие, хотя увольнение их почти не коснулось. Но каждый вышел из дома с мыслью поскорее увидеть сослуживцев, посоветоваться, узнать, что происходит и чего еще следует ждать. Служащие быстро проходили в маленькую калитку рядом с главными воротами. И, очутившись в помещении, сразу же подбегали к окнам, следя за все увеличивающейся толпой рабочих.
Только накануне вечером Нобле получил из Лиона от главной дирекции специальное извещение, где без всяких комментариев сообщалось о предстоящих увольнениях и сокращении рабочих часов. В контору он прибежал в семь часов утра. До половины восьмого он три раза подряд звонил в Лион, но все три раза ему отвечал только швейцар.
— Может быть, лучше сейчас открыть ворота, — посоветовала секретарша, которая тоже явилась в контору спозаранку. — Пока они окончательно не разбушевались…
Обычно ворота открывали в семь часов пятьдесят минут, по первому гудку, а запирали в восемь часов две минуты, сразу же после второго гудка. Опоздавшие проходили через калитку, предназначавшуюся для служащих, и горбун вахтер пробивал их карточку.
Нобле пожал плечами. Он в десятый раз перечитывал список уволенных и ничего не понимал. Ведь всего три дня назад он виделся с Нортмером и тот даже не счел нужным поставить его в известность.
Рабочие толпились в самом конце площади, ближе к городу. Механики и слесари разбились на маленькие группы, чернорабочие держались все вместе. Все остальное свободное пространство заполнили женщины. С десяток молодых людей стояли, опершись на рамы велосипедов — они еще не успели завести их в гараж, — и болтали с работницами. Гул голосов становился все громче. Когда промелькнула фигура инженера Таллаграна, руководившего цехом «РО», кто-то улюлюкнул. И тут же вся площадь заревела:
— Ро-ро-ро! — орали женщины.
— О-го-го! — не отставали от них мужчины.
— Ро-ро! Го-го!.. — все слилось в оглушительный и нестройный рев. Служащие бросились к окнам.
Пьеретта Амабль явилась ровно в семь сорок пять вместе с делегатами слесарей и чернорабочих, которые зашли за ней домой.
Рабочие расступились, давая им дорогу. В толпе заговорили:
— А ведь она права оказалась, предупреждала нас тогда.
Какая-то женщина крикнула:
— Даешь польскую забастовку!
— Польку танцевать захотелось, — крикнул из толпы какой-то озорник.
Но никто не засмеялся шутке. Снова все стихло.
Луиза Гюгонне примчалась на велосипеде, но против обыкновения не свернула в гараж, а, отчаянно сигналя, стала пробираться сквозь толпу к Пьеретте Амабль.
