Отрезок дороги, лежащий между цехом и площадью, перекопали под сад. Мадам Таллагран в вельветовых брюках, в ковбойке, с сигаретой в зубах командовала целым отрядом садовников. В память «Маленького арпана господа бога» Кодвила, который супруга инженера прочитала захлебываясь, она потребовала, чтобы вдоль всей стены посадили вьюнок; приглашенный специально для этого случая агроном объяснил ей, что, если бы даже сюда свезли удобрения со всего света (он прекрасно знал, что АПТО не постоит за десятком килограммов суперфосфата, но количество в данном случае не играло роль), — даже вопреки успехам, достигнутым агробиологией в деле повышения плодородия почвы, вьюнки все равно не успеют обвить стену ко дню открытия цеха: вьюнки полагается сажать весной. Пришлось помириться на цветущих олеандрах. Их привезли на грузовиках из садоводства; если зарыть кадки в землю, никто даже не догадается, что они выросли не здесь, у стены, прямо в грунте.
Как только кадки были зарыты, их обложили кругом кусками дерна, дерн укатывали, поливали, подстригали. Ответственной за газон назначили Раймонду Миньо. Ничего не подозревавший муж вдруг заметил в цветнике свою жену, которая командовала садовниками и в подражание мадам Таллагран тоже надела вельветовые брюки и тоже не выпускала сигарету изо рта. Миньо схватил ее за лямку комбинезона и закричал:
— Какого черта ты здесь делаешь?
Раймонда резко вырвалась из рук мужа. Она была куда сильнее его.
— Сам не видишь? — огрызнулась она. — Мадам Таллагран попросила всех женщин доброй воли помочь ей. Ты посмотри только, какой шик! — добавила она. — Траву и ту пересаживают, будто какие-нибудь орхидеи…
На них оглядывались. Раймонда вызывающе смотрела на мужа. Она решила пойти на любой скандал, ибо всей душой, безоговорочно примкнула к лагерю мадам Таллагран, уже подходившей к супругам с фальшиво-равнодушным видом, примкнула к лагерю важных дам Клюзо, которые наконец-то снизошли до нее. И Раймонда злобно, дерзко захохотала.
— Я же для твоих товарищей рабочих стараюсь, — съязвила она. — Как видишь, им ни в чем не отказывают. Может быть, среди цветов они будут лучше работать, перестанут лодырничать…
Мадам Таллагран тоже засмеялась. Садовники захихикали — они презирали и ту и другую, — но Миньо вообразил, что они издеваются над ним: хорош секретарь секции, который не способен внушить уважение к рабочему классу даже в своем собственном доме.
Он повернулся и поспешил к Пьеретте.
* * *
Когда Пьеретта вошла в столовую, Красавчик уже сидел в плетеном кресле.
Он вскинул на нее глаза и тут же потупился, но Пьеретта успела уловить его затуманенный, словно подернутый дымкой взгляд и поняла, что это означает: ведь и ее родной отец к концу жизни начал пить.
Вот уже две недели Пьеретта подозревала, что Красавчик пьет, но только сейчас ее догадки превратились в уверенность, и она упрекнула себя, что раньше не обратила на это внимания. Впрочем, она была, пожалуй, удивлена: уж очень не вязалось представление о пьянстве со всем его обликом.
— Почему ты пьешь? — в упор спросила она.
— Каждый развлекается, как может, — ответил Красавчик.
— Что это ты себе в голову забрал? — сказала она.
Пьеретта говорила с Красавчиком тем самым тоном, с теми же интонациями, как некогда говорила ее мать со своим мужем, тоном терпеливой сиделки, которая, даже падая с ног от усталости, все-таки жалеет своего больного. Женщины Клюзо с самого рождения знают, как нужно обращаться с пьяницей. Фабричный цех, фабричная контора, звонок к мадемуазель Летурно, неприветливый поселок, прилепившийся к голой скале, муж, который вдруг запил, — все это было здесь, в Клюзо, тесно связано одно с другим, и надо было ко всему этому приспособиться, чтобы существовать.
— Что это ты выдумываешь? — спросила она.
Как раз в эту минуту вошел Миньо.
— Прости меня, Пьеретта, — быстро проговорил он. — Прости. Я вчера вечером действительно не то сказал.
— Значит, одумался все-таки, — отозвалась Пьеретта.
— Не имею я права вмешиваться в личную жизнь других, раз у меня самого черт знает что творится.
И Миньо в двух словах рассказал Пьеретте, что Раймонда, как он сейчас имел случай убедиться, добровольно трудится для открытия цеха «РО».
— Все женщины — шлюхи, — вдруг заметил Красавчик.
— Моя-то, во всяком случае, шлюха, — охотно подтвердил Миньо.
— Нет, все, — настаивал Красавчик.
— Не обращай на него внимания, — посоветовала Пьеретта, — он пьян.
Миньо поочередно взглянул на обоих.
— Ах вот оно что, — запинаясь, пробормотал он, — значит, и вы, вы тоже…
Он круто повернулся и подошел к окну. Разодранные ветром тучи цеплялись за голые вершины гор. Моросило. Мимо окна в полном составе проследовала рабочая семья, возвращавшаяся с осмотра цеха «РО»; впереди, заложив руки за спину и сердито хмурясь, шагал муж, в двух шагах позади плелась жена с четырьмя малышами. Меньшой, не поспевая, спотыкался и хныкал. Из-за угла выскочил фабричный грузовик, подняв колесами фонтаны грязи. Рабочий остановился и пустил вслед шоферу ругательство. Потом зашагал дальше, еще больше сутулясь, еще сильнее нахмурившись. Жена вытерла забрызганное лицо тыльной стороной ладони.
