Большой Хинган - [7]

Работой руководили двое монголов — старики с коричневыми морщинистыми лицами. У обоих отпущены седые редкие бороды. Несмотря на жару, головы покрыты конусообразными шапками, отороченными рыжим мехом. Длинные халаты подпоясаны широкими кушаками. В этих кушаках, как в карманах, хранилась всякая всячина. Верховые у отары были, наверное, их сыновьями, а две молодые женщины, хлопотавшие у юрт, дочерьми или женами сыновей.

Чтобы поставить кибитки, монголам, должно быть, потребовалось бы максимум полчаса времени; бестолковая же помощь солдат грозила затянуть это дело неизвестно на сколько. Но араты не сердились и, по-видимому, испытывали радость от многолюдья, шума и смеха. На их лицах то и дело сверкали улыбки.

Андрей не умел смотреть на события со стороны, он всегда стремился в них участвовать. Протолкавшись к кибитке, он ухватился за край войлочного полога, потеснил соседа и, мгновенно сообразив, что надо делать, даже прикрикнул на него. И тут он увидел Нину Юршину. Девушка стояла в стороне, оживленно разговаривала с двумя незнакомыми сержантами. По сравнению с Андреем сержанты выглядели настоящими щеголями. Гимнастерки новенькие, без пятнышка, на галифе складки, будто только что из-под утюга. «Штабники», — неприязненно подумал Андрей.

— Заснул, что ли? Тяни! — прикрикнул на него в свою очередь сосед.

Андрей вяло потянул полог. Он вдруг потерял интерес ко всему на свете. Работал механически и вряд ли видел результаты своих усилий, потому что то и дело непроизвольно поглядывал в сторону Нины и щеголеватых сержантов.

Между тем старики монголы вбили в землю железные колышки и установили на них котел. Потом обложили его привезенным с собой хворостом. Предстояли обед или чаепитие. Заметив это, солдаты стали расходиться. Женщины-монголки хотели задержать их, что-то показывая руками, весело лопоча, но безуспешно.

Монгол-старик окликнул Андрея, оставшегося почти в одиночестве. Показав трубку, он жестом предложил покурить. Андрей, стараясь не смотреть в сторону Нины, достал свой кисет с махоркой и подошел к костру. Старики сидели на корточках, он присел так же. Странно, но у костра было ничуть не более жарко, чем в любом другом месте.

— О, хорошо! — по-русски проговорил старик, протянув палец к медалям на груди ефрейтора. — Берлин? — произнес он вопросительно.

— Кенигсберг, — ответил Кречетников.

— Кенигсберг, хорошо! — закивали оба старика. Потом один из них указал рукой на отару: — Советской Армии, — старательно выговорил он.

Андрей протянул руку и обменялся со стариками рукопожатием.

Все-таки он не переставал то и дело оборачиваться. Радостью обожгло сердце — сержанты козырнули и, оставив Нину в одиночестве, скорым шагом двинулись к городку. Та из монголок, что была в платье и шароварах, приблизясь, что-то сказала старикам. Немного говоривший по-русски махнул рукой, как бы отсылая русского солдата:

— Иди к твоей девушке!

Андрей покраснел, уличенный. Нарочито лениво поднялся, сказал «до свидания» и, чувствуя спиною насмешливые взгляды монголок, пошел вслед за Ниной. Незаметно для себя он ускорял и ускорял шаг, пока не поравнялся с нею.

— Ефрейторский салют доблестным связистам, — сказал он, изо всех сил стараясь за привычной нехитрой шуткой скрыть охватившую его робость, смятение. Она благожелательно улыбнулась в ответ, потому что тоже привыкла к незатейливому солдатскому остроумию и, кроме того, знала: этому веселому носатому парню она нравится. Спросила:

— Обратно пойдем пешком? Сколько тут?

— Пара километров от силы, — поторопился заверить Андрей, ровно на половину сокращая расстояние до расположения роты ВНОС.

Она шла плавным, каким-то совсем не военным шагом, чуть наклонив голову. Наверное, такая походка была у нее на «гражданке», когда она носила платье и туфли. Андрей почувствовал, как теплая волна окатила сердце. Он вдруг понял, что только сейчас увидел милую девушку Нину Юршину. Раньше он знал стройную, коротко постриженную, кареглазую связистку. Он не замечал нежных ямочек на щеках, несколько оспинок над бровью, теплой глубины глаз, розовой прозрачности ушных раковин, юной округлости подбородка — тех мелочей внешности, которые делают именно эту женщину единственно желанной и родной.

Перед его глазами вдруг возникла картина: он в новой гимнастерке, в начищенных сапогах, с вещмешком за спиной, а Нина уже в платье и туфлях, подходят к их дому в Ачинске, и он открывает калитку на смазанных петлях и пропускает ее вперед… На крыльце — мать и сестры, они извещены телеграммой… От соседних домов бегут родственники и знакомые — вся улица взбудоражена возвращением солдата, привезшего к тому же непохожую на ачинских девушек жену…

Андрей шумно втянул воздух — у него на минуту остановилось дыхание.

Нина искоса взглянула на него.

— Что же замолчал?

Эх, если бы Андрей в свое время прочитал побольше книжек, почаще ходил в приезжавший в Ачинск театр или, на худой конец, не пренебрегал разными вечерами и диспутами, которые устраивались в школе и рабочем клубе угольщиков!..

Конечно, не сделай он открытия, что Нина Юршина совсем особенная, непохожая на других девушка, на кой бы ему тогда диспуты и театры? Уж он бы сумел развлечь ее разговорами. Ну и пусть она хоть размосквичка, пусть хоть разобразованная… А теперь только махорка и выручала — можно было одну за другой вертеть цигарки и этим оправдывать свою молчаливость. Ну, не ясно разве — охота умной и строгой девушке, которая и говорит-то словно на другом языке — чистыми, гладкими фразами, как в книгах, таскаться с ним по невыносимой жаре? Он как бы взглянул на себя со стороны: самый заурядный солдат, в выцветшей гимнастерке, пыльных сапогах, с коричневым худым носатым лицом… В боевой обстановке, с автоматом и биноклем на груди, он выглядит куда эффектнее. Придумать бы что-нибудь возвышенное, чтобы девушка с удивлением оглянулась на него и в ее карих глазах засветился подлинный интерес. После бы она сказала: «А я и не знала, Андрей, какой ты!..» Но ничего такого, способного поразить воображение, в голову, как нарочно, не приходило.