Большой Джон - [36]

— Сахарова, который я получу билет? — на ходу спросила Эльская у своей самой ревностной поклонницы, Сони Сахаровой, очаровательной девятилетней девчурке с васильковыми глазами.

— Тот, который лучше всего знаете, m-lle дуся… — отвечала, не сводя влюбленного взгляда со своего кумира, девочка.

— А мне который, Сахарок? — с улыбкой осведомилась Воронская.

— Первый, дуся, вам первый, — также восторженно откликнулась седьмушка.

Вошли в зал. Широким крестом осенил преосвященный зеленый экзаменационный стол и стулья, выстроенные полукругом посреди огромной, двусветной комнаты.

Старжевская выступила вперед и прочла дрожащим голосом «Преблагий Господи».

После молитвы архиерей опустился в приготовленное для него кресло. Вокруг него разместилось начальство, «свой» священник, дьякон и «чужие» экзаменаторы из духовенства. Инспектор классов, Тимаев, взял со стола толстую пачку билетов и стал, как карты, тасовать ее. Потом раскинул их веером по зеленому сукну и, взяв карандаш в руки, наклонился над экзаменационным листом, исписанным фамилиями воспитанниц.

Вызывали по порядку. По три воспитанницы выходили сразу, подходили к «роковому столу», отвешивали по поясному поклону преосвященному и брали билет.

Сначала отвечали робко, боясь поднять взгляд на того, кто сидел в центре и, внимательно глядя умными, мягкими глазами, слушал взволнованные детские ответы.

— Наталия и Мария Верг, Лидия Воронская… — послышался громкий голос Тимаева.

Лида поднялась со своего места. Человек в белом клобуке и монашеской рясе не казался ей страшным. Напротив, нечто непонятное влекло ее к нему. Отечески ласковые глаза, лицо аскета, прекрасное величием и смирением, — все в нем располагало впечатлительную детскую душу.

«Вот если поведать ему сейчас о том, что я сделала со „шпионкой“, — вихрем пронеслось в мыслях Лиды, — простил бы он разве меня?»

Эта мысль жгла и томила девочку, не давая ей сосредоточиться на билете. А билет показался знакомым, из истории церкви: о взгляде Петра I на преобразование русской церкви, ее реформы, Степан Яворский и Феофан Прокопович, — одним словом совсем легкий, «хороший билет».

Маруся Верг давно закончила отвечать, чинно поклонилась архиерею и, подойдя к нему, осенившему крестом ее склоненную головку, поцеловала, по обычаю, белую руку преосвященного.

Теперь очередь отвечать была за Лидой.

Она выступила вперед, одернула пелеринку, открыла рот и… замялась. Слова положительно не шли ей на язык. Мысли путались. Лицо стало белым как бумага, а сердце усиленно выстукивало:

«Ты грешница… Великая грешница… и ты не смеешь взглянуть в лицо этому человеку, далекому грешных помыслов, которые жили и живут в тебе…»

«Да, да, — мысленно согласилась Лида, — надо „искупиться“, надо очиститься, надо громко признаться во всем: так и так, я сделала дурное дело, из-за меня человек терпит нужду и горе… я… я… Да, да, я сделаю это… Подниму голову, взгляну на „него“, и если глаза его будут ласковы, так же отечески добро посмотрят на меня, как на Налю; на Марусю Бутузину и прочих, — я прощена… Я…»

— Что же, начинайте отвечать, Воронская! — прервал внезапно мысли Лиды голос инспектора.

— Сейчас… — сказала Лида и подняла глаза на преосвященного.

Доброе-доброе лицо, улыбающиеся с отеческой лаской глаза — вот что увидела Лида.

«Прощена!..» — вихрем пронеслось в мыслях девочки, и она по привычке тряхнула стриженой головой.

— Воронская, не будьте мальчишкой, — чуть слышно прошипела Ефросьева, скромно приютившаяся на конце стола.

Но Лида уже не слышала. Быстро, взволнованно, почти без запинки, она точно выбрасывала из себя даты, события и факты.

Феофан Прокопович, синод, проповеди и советы нового помощника великого преобразователя, новый церковный регламент — все это сыпалось без передышки из уст разом воспрянувшей духом девочки.

Лида говорила, а добрые глаза архиерея с ласковым вниманием смотрели на нее.

Наконец она закончила.

— Похвально, деточка, очень похвально! — произнес преосвященный.

Не чуя от радости ног под собою, Воронская очутилась перед ним со склоненной головой. Тонкие пальцы коснулись ее кудрявой головки. Губы Лиды приникли к бледной сухой руке с каким-то радостным благоговением.

— Господь с тобою, дитя!.. — услышала она ласковый голос, и сердце ее мигом наполнилось чувством любви ко всем.

Ликующая, счастливая вернулась она на место.

— Воронская, страшно у зеленого стола? — Додошка вытаращила округлившиеся от ужаса глаза, и, прикрыв рукою рот, что-то сунула туда незаметно.

— Вера Дебицкая, Евдокия Даурская, Евгения Дулина… — послышался новый выклик инспектора.

Теперь первая и последняя ученицы очутились рядом. Вера Дебицкая, не спеша, плавно выводила свои ответы. Додошка стояла тут же, малиновая, и усиленно пережевывала что-то.

— Додо, брось ты свои леденцы хоть в такую минуту, — шепнула ей Женя Дулина.

Но Додошка только молча повела на нее выпученными глазами.

— Ваша очередь, девица Даурская, — послышался голос «своего» батюшки, отца Василия.

Он был сегодня в темно-синей шелковой рясе, сшитой к экзамену, и особенно торжественно выглядел в ней.

Додошка неопределенно крякнула, потом незаметно перекрестилась под краешком пелеринки и невнятно стала читать крещенский канон.