Большой дом. Пожар - [72]

Хамид заткнул себе уши, чтобы не слышать этого голоса, заперся в себе самом, как он был заперт в этой камере; но голос теперь раздавался по ту сторону решеток. Вдруг у Хамида вырвался хриплый, раскатистый крик, который он напрасно старался удержать в груди. И с этого мгновения он ощутил в своей душе глубокую, как бездонный взгляд, ненависть.

Хамид медленно выплыл из черного колодца, в который был погружен, и ощутил наконец хаос звуков, гудевших у него в голове. Вспомнил, что его пытали и он потерял сознание. Открыл глаза и посмотрел вокруг: темная камера. Хотя он уже проснулся, но чувствовал, что воспоминание о пытках, которые мучительно ощущались во всем теле и словно выжглись в нем, хранится еще где-то за гранью пробуждающейся мысли. Он коснулся рукой спины и заметил, что обнажен до самых бедер. Вдруг перед ним промелькнул образ Омара.

Откуда взялся Омар? Он не в состоянии был задуматься над этим. Потом всплыло воспоминание об Алжире, о том, как он жил в этом городе. Вот он идет по улице Свободы после собрания. Десять часов вечера. Дождь льет ливмя. Весь день дождило и вечером тоже.

Теперь он двигается вслепую, его грудь и горло горят от ходьбы. В воздухе образовалась стена дождя, она все время отступает перед ним.

И опять силуэт Омара. Хамид входит в Большой дом, и вдруг мальчик, бежавший, точно козленок, ему навстречу, утыкается головой в его живот. Хамид обхватывает его руками и приподнимает над землей; Омар смотрит на него и говорит:

— Это было замечательно.

Из дома доносятся вопли женщин и еще какой-то сильный шум.

— Что было замечательно? — спрашивает Хамид.

— Да собрание! Все, что ты им говорил в зале на Нижней улице, — восклицает мальчик, охваченный внезапным восторгом. — Забыл?

— А! И ты был там?

Омар, ставший слишком тяжелым, выскальзывает у него из рук. И став на ноги, одним прыжком выскакивает на улицу.

Хамид мало-помалу впадает в оцепенение. Он слышит какие-то крики. Все его тело дрожит. Эти слабые зовы, наполняющие темноту, ужасны. Точно стоны ребенка. И этот ребенок, повидимому, выбился из сил, но продолжает кричать. Хамид, ускорив шаг, догоняет три-четыре гигантских тени; это силуэты мужчин, испускающих громкие возгласы.

— Вот тебе! — говорит один из них. — Что, не нравится?

Слышится чей-то жалобный стон. Люди идут посредине мостовой. Улица в этот ночной час пустынна. На дождь никто не обращает внимания. Хамиду кажется, что это солдаты; их сапоги звонко отбивают шаг на мостовой. Они приближаются к фонарю, их силуэты все увеличиваются.

— Эй ты, падаль, вот тебе, — говорит один из них.

На этот раз Хамид ясно видит, что три человека перебрасывают друг другу, словно мяч, какой-то живой комок; ему кажется, что это ребенок. Один дает ему пинок ногой, другой ударяет кулаком или коленом. Ребенок, которого теперь тащат по земле, еле дышит. У него уже нет сил подняться. Люди, что-то выкрикивая, пытаются снова перебрасывать его друг другу.

— Мразь этакая! — восклицает один из трех.

Они волочат ребенка по улице.

Вскоре на всю эту группу падает яркий свет фонаря. Хамид видит мальчика. Это чистильщик сапог или посыльный, один из тех ребят, которых так много бегает по улицам Алжира. Он лежит на земле. Его одежда, превратившаяся в лохмотья, вся в грязи и покрыта еще какими-то черными пятнами. Все трое останавливаются и молча на него смотрят.

С минуту они как будто колеблются. Один из них хихикает:

— Если околеет, найдутся другие! Миллионы! Они плодятся, как крысята. Этого добра в нашей стране хоть отбавляй!

Он ударяет ногой брошенного наземь ребенка, который уже не кричит, не стонет. И они снова принимаются избивать это существо, которое кажется мертвым.

— Остановитесь! — кричит Хамид.

Он бросается на них.

— Что он вам сделал?

— Нам? Ничего. Но надо кое с кем расправиться. Вот и начали с этого.

— Смотрите-ка, туземец! — говорит первый. — Уж не хочешь ли, чтобы мы научили тебя жить?

— С того уже хватит!

— Возьмемся за тебя.

— Теперь твоя очередь.

Подойдя к Хамиду с фальшиво любезным видом, тот, кто говорил последним, берется двумя пальцами за отворот его куртки и всматривается в лицо.

Приближаются и двое других.

— Хорошая дичь, — усмехается первый.

— Крамольник.

— Считает себя интеллигентом.

Хамиду удается вырваться. Но тотчас же он возвращается и изо всех сил ударяет противника головой в грудь. Испустив глубокий вздох, тот с глухим шумом растягивается на мостовой и уже не поднимается. Второй, громко крича, убегает.

Вдруг Хамид видит, как блеснуло лезвие в руке третьего, оставшегося.

— Погоди-ка, проклятый.

Он прыгает. Хамид, поджидавший его, ловко увертывается, отскочив в сторону. А противник то ли слишком резко подается вперед в своем разбеге и встречает пустоту вместо препятствия, то ли просто спотыкается о мостовую, но оступается и с громким воплем падает на землю. Хамид наблюдает за ним.

Человек поднимается, он весь дрожит.

Бред Хамида продолжался.

Голый и безоружный, он идет во мрак ночи и встречает злых духов; они преследуют его, насмехаются над ним. Они двигаются, окруженные всеми обличьями зла, которое причинили человеку. Самое их название — призраки — означает в Алжире силу тьмы. Не мертвецы, а именно призраки. Они топчут человека, который свалился, сраженный сном или страданием, а может быть, и чем-нибудь другим.