Большое сочинение про бабушку - [12]

— Но мне это совершенно не нравится! — заявляю я…

— Тебе и рождаться не хотелось — ревела, — смеётся бабушка. — Человек рождается — все радуются, а он плачет. А умирает — всё должно быть наоборот. Кто родится — кричит; кто умирает — молчит.

И добавляет:

— Не бо-ось. Всему своё время.

Я ухожу в ванную чистить зубы и долго стою у зеркала. Не знаю, что мне написать в сочинении про бабушку, когда она была, как я. Какой она была? Такой же тощей и голубоглазой. Любила своих родителей и братьев. Хотела красиво одеваться. Ещё она смелой была. Не бо-ось. И терпеливой. Иногда непослушной. Умела многое. Училась хорошо.

Я стою у зеркала и вижу, какой была мая бабушка. Такой же, как я. Хотя тогда ничего не было.

Электрические зубные щётки?

— Нет.

Фен для укладки волос?

— Нет.

Коврик с антискользящим покрытием?..

СТЕРЖЕНЬ И ПРУЖИНА

Чуркин-старший людей насквозь не видел, мысли читать не умел и вообще никакими необычными способностями не владел. Если только не считать, что мог рукой рубить камень. Но это любой, кто проходил курсы «Стального волка», мог делать. Весь секрет в скорости движения руки. В обычном состоянии ты, конечно, так быстро не сможешь рукой двигать. Но если сжать время… Часто Чуркин-старший это упражнение не демонстрировал — толку от него большого не было. Когда удивлённый сын, увидев этот трюк, сказал: «Прикольно. А зачем ты это сделал?», отец даже растерялся. А потом понял, что у его родного сына ничего толкового внутри нет. Ни силы воли, ни железного характера, ни твёрдых убеждений. И поэтому Чуркин-старший принялся старательно укомплектовывать сына всем необходимым, как вещмешок перед походом.

— Ты пойми, — говорил он, нарезая хлеб, — у нас фамилия такая, что расслабляться нельзя. Не имеем права. Нам всю жизнь придётся доказывать, что мы не чурки, не придурки и не слабаки, а настоящие мужики.

— Же-есть, — доставая тарелки, вяло поддерживал разговор потомок.

— Это ещё не всё! Ты пока ещё ноль без палочки, бревно неотёсанное, полено папы Карло, а не мужчина и не жесть. Тебя ведь голой ладонью пополам разрубить можно.

Чуркин-старший вонзал открывашку в банку с тушёнкой, а Чуркину-младшему казалось, что это ему в череп вставили консервный нож, вскрыли коробку и теперь все видят его внутренний мир: точно — бревно, чурка, одним словом.

— Мы с тобой должны доказать… всем, что… нас голыми руками не возьмёшь! — Отец вытряхивал в сковороду тушёнку и метал на плиту, словно это была не свинина, а доказательства брошенное в лицо желающим взять их голым руками.

Отец и сын сильно отличались друг от друга. У Чуркина-старшего были прямые чёрные волосы, тонкие черты лица, смуглая кожа. Он походил на поджарого индейца, или на древнего жителя Урала, облик которого восстановили по найденному археологами черепу. Сын же был светловолосый и слегка кудрявый — весь в маму.

— Ты ведь опять зарядку не делал? — Чуркин-старший потрогал у сына бицепсы, вернее, то место, где они, если верить анатомическому атласу, должны быть.

— Неохота, — ответил сын.

— Ты мужик или сопля? Ты кем вообще решил стать?

— Галифе… Галина Фёдоровна тоже сегодня про это спрашивала. — Костя доставал тарелки. — Нету, говорит, у вас, современной молодёжи, цели в жизни! И жизни вы вообще не видели.

— То-то и оно! — отец сделал вид, что поверил. — Вот ты за компьютером да у телевизора с утра до вечера. Что ты через этот ящик можешь увидеть, какую жизнь? Через замочную скважину подсматривать — тот же результат. Это ещё тебе повезло, что твой компьютер на учёбе не отражается. Но учиться нормально — этого недостаточно! Силы в тебе, сын, не чувствуется! Чувства ответственности нет! Ты думаешь: не сделал зарядку, мусор не вынес, ужин не приготовил — большая ли беда?

Чуркин-младший сделал вид, что раскаивается, и покосился в сторону мусорного ведра. Ну не вынес. Завтра утром вынесет. Завязать покрепче, и вонять не будет. Тоже мне проблема. Стоит ли из-за мусора себя ломать.

— Дело ведь не в мусоре, — прочитал его мысли отец. — Дело в силе воли. Не хватило у тебя воли сделать такие пустяковые дела! Это значит, стержня внутри нет. А стержня нет — гни, кто и куда захочет.

Отец и сын садятся за стол.

Вообще-то Костя спокойно переносил все эти лекции про гордость, силу воли и духа. Со стержнем он даже и поспорить бы мог: стержень, он ведь легко ломается. Ладно, пусть не очень легко, но перерубить всегда можно. А если гнуться, то вроде и ничего, — погнутый, зато целый. Ну пнёт тебя Зотов — прогнись, увернись, обрати в шутку, и не придётся гипс накладывать или очки в ремонт нести. Или вот с мамой. Показывают же по телевизору, как цивилизованно люди расходятся, друг к друг в гости ходят. А все эти хлопанья по столу со словом «предательство» — совершенно непродуктивны и только всех напрягают. Зря отец так рубанул концы. Надо их как-то заставит видеться, вдруг помирятся. Костя спокойно отцовские разговоры «за жизнь» переносит. Потому что очень даже его понимает. Ему только про бревно не нравилось. Но отец специально педалировал.

— Вот скажи, как тебя в новом классе называют?

— Чуркой, — честно признался сын. — Как и везде.