Большое путешествие Малышки - [12]

В Музее было темно и сыро. Малышка не стала включать свет, пробралась к окну и чуть отодвинула тяжелую штору. Большая комната была пуста. Самого не было ни на подиуме, ни в углу у тяжелого стола, за которым они обычно играли в карты. Малышка пошла в другую комнату, в которой раньше не бывала, - у стены под балдахином, похожим на занавес, стояла небольшая, узкая кровать, но и на кровати не было никого. Малышка подумала, что с Самим что-то случилось... Понятно, что может случиться с таким старым человеком - конечно, самое страшное, - но тут услышала негромкий, хриплый, сипящий, прямо ржавый какой-то храп. Малышка пошла навстречу непонятным звукам и натолкнулась на шкаф - там, в этом шкафу, на нижней полке, и спал Сам, уткнув лицо в стопку полотенец.

Малышке было не так-то просто его разбудить. Он отталкивал ее руками и ногами и пару раз даже послал по матушке. Но Малышка не отступала, и в конце концов Сам проснулся. Прежде всего он спросил, сколько времени, а когда Малышка стала смотреть на часы, очень возмутился и стал кричать, что она дура бестолковая, потому что ему надо знать не час, а число, месяц и даже год (однажды Сам проспал три года и четыре месяца). Выяснив, что на этот раз он проспал всего два месяца, Сам выразил сожаление, что не подремал немного еще, а потом потребовал ножницы с другой полки шкафа и стал стричь ногти, Малышку он великодушно попросил отвернуться, и она слышала только довольно-таки неприятный жестяной скрежет. Потом Сам захотел есть. На полке, там же, где лежали ножницы, было множество всяких припасов. Сам вытащил из-за полотенец полбутылки водки, с явным удовольствием сделал несколько глотков и потребовал, чтобы Малышка открыла ему банку курицы в собственном соку и несколько банок детского питания. Пока Малышка возилась с банками, пока Сам ел, сладострастно чавкая и причмокивая губами, Малышка рассказала ему, зачем, собственно, его и разбудила.

- Да, - сказал наконец Сам. - Маленькая Песцова... Прелестная была девочка, - и он причмокнул губами, как будто продолжал есть курицу в собственном соку.

- Когда? - спросила Малышка.

- Когда! - огрызнулся Сам. - В свое время, конечно! Грамотная! Считать умеешь!

- Пре-лест-ная... - повторил он, вылизывая последнюю банку детского питания - яблочное пюре. - Конечно, это ее роль.

- Неужели нельзя ничего сделать? - ужаснулась Малышка.

- Могу дать им парочку затрещин, но это мало что изменит.

- Но это же ваши затрещины! - подлизалась Малышка.

- Не преувеличивай! Плевать им на меня!

- А традиции?

- Плевать им на традиции! Нет никаких традиций.

- Старшие поколения, будущие поколения... Эстафета! Это во всех учебниках! - воскликнула Малышка.

- Нет никаких поколений, дура! - сказал Сам злобно. - Есть только одно поколение, то, которому надо есть и пить. Все остальное - вранье. Сказки!

- Так это правда... - сказала Малышка, - ...это правда, что... что вы Мейерхольда заложили?

- Кто тебе это сказал? - возмутился Сам. - Нужно мне было его закладывать! Да он сам вел себя, как последний идиот. А вообще не помню, давно было дело...

Какое-то время Малышка подавленно молчала.

- Значит, для бедной Песцовой уже ничего нельзя сделать? - спросила она огорченно.

- Что для нее сделаешь! - сказал Сам. - Завтра в Театре выходной, послезавтра похоронят.

- Как это похоронят? - закричала Малышка. - Как?

Песцову похоронили на следующий день после выходного в костюме Джульетты. Дирекция была против, потому что хотела использовать его совсем по другому назначению, но Фадеев и Иван Семенович Козловский отдали все свои деньги и костюм выкупили. Было сказано много хороших слов и заверений, что в Театре никогда ее не забудут... Никогда! (О! Двусмысленность этого слова!) Никогда...

И опять, как волны, пошли бы спектакли о сталеварах, колхозниках и деятелях профсоюзов, если бы не случилось еще одно совершенно ужасное событие...

Малышку разбудил телефонный звонок. Судя по всему, была глубокая ночь.

- Такая-то такая-то? - спросил повелительный и наглый голос.

- Да, такая-то такая-то, - ответила Малышка.

- Собирайтесь! - сказал голос. - Вас отвезут в Театр.

У подъезда действительно стояла машина, а в ней сидели несколько незнакомых ей мужчин. Они потеснились, освобождая место, всю дорогу молчали и сидели так тихо, что в какой-то момент Малышке показалось, что они не дышат.

В Театре ее сразу провели в зал, и там перед ней предстало жуткое зрелище - громадная люстра, еще вчера своим мощным светом освещавшая зал, тысячами хрустальных осколков покрывала весь партер. Тут к ней подскочил небольшой человек с пронзительным, сверлящим взглядом и уже знакомым ей по телефону повелительным и наглым голосом спросил:

- Кто это сделал?

- Это не я, - сказала Малышка и заплакала.

Потом вместе с другими работниками Театра она долго сидела в кабинете Директора. На окнах задернули шторы, трудно было сказать - день на улице, вечер или ночь. Хотелось есть и пить, но все сидели не шелохнувшись, и стеснялись попроситься в туалет или даже просто посмотреть на часы. В какой-то момент старый артист Васильев забылся и громко зевнул, на него посмотрели с осуждением. И опять стало смертельно тихо. Мучения Малышки достигли своего предела и пошли на спад, и она уже привыкла к этой неподвижности и к молчанию пустого желудка и готова была сидеть так и дальше, перескакивая с часа на час и со дня на день, когда пришел человек, вместе с которым она ехала в машине, и сказал, что все свободны и могут идти домой. Малышка встала со стула и почувствовала, что ноги ее затекли до того, что она их не ощущает, и чуть не упала... Старый артист Васильев упал. Кое-как, поддерживая друг друга, они вышли во двор. Во дворе Театра стояла машина скорой помощи... И на глазах у всех Ивана Семеновича Козловского в окружении санитаров провели к этот машине и увезли. Он был смертельно бледен, и в глазах его застыло отчаяние.