Большое небо - [30]
По узкому коридору, балансируя на красных лаковых шпильках великанского размера, подплывал Соня Кристи. Сонни Кристи – хотя все его звали Соней – был здоровяк шести футов с гаком, сложенный как регбист на позиции форварда.
– К Соник[40] отношения не имею, – весьма загадочно говорил он. – Меня зовут Соней с тех пор, как я был еще бебе.
По-настоящему его звали Клайв, но фамилия – взаправду Кристи. В афише Соня значился «женским пародистом», что доводило его до белого каления.
– Я им, блядь, кто? Дэнни Ля Рю?[41] – говорил он Гарри.
Гарри понятия не имел, кто это, но нашел его – или ее – в древней телепрограмме «Старые добрые времена».
– Довольно… странно, – отчитался он Соне.
– Ой, мась, – отвечал Соня (он был из Ньюкасла), – это тебе еще Фанни Крэдок[42] не попадалась.
В «Чертогах» программа была по мотивам восьмидесятых – эстрадное шоу, тоже, в общем, странное эхо «Старых добрых времен».
– Я дрэг-квин, ебаный же в рот, – сказал Соня. – Что им стоило так и написать?
Из любопытства Гарри отыскал «Королевские гонки РуПола» и обнаружил, что Соня, вопреки его заверениям, в перевертышном мире дрэга – персонаж весьма старомодный, скорее Лили Сэвидж[43], чем РуПол. Само собой, отец, ни капли не интересовавшийся, что́ Гарри смотрит, ворвался к нему в комнату именно в этот момент.
– Господи боже, – сказал он. – А нельзя порнуху посмотреть, как все нормальные люди?
Сейчас Соня тралил глубины тугого корсета в поисках сигарет. Курить в театре строго-настрого воспрещалось – «спичечный коробок», вспыхнет в любой момент, по словам ассистента режиссера. В тех датчиках дыма, что все-таки были, давным-давно сели батарейки, а спринклеры за сценой навязчиво отсутствовали, и поэтому там противозаконно курили только так. Хуже всех были танцовщицы: дымили как паровозы в гримерке, в пожарном кошмаре лака для волос и полиэстера.
Соня протянул Гарри сигареты:
– Валяй, мась, не помрешь.
– Нет, не хочу, спасибо, – ответил Гарри.
Этот диалог повторялся примерно каждый вечер, и Гарри таскал в кармане спички, чтоб давать Соне прикуривать. Он… она, она, поправился Гарри, с сигаретами справлялась, а вот для поджига в костюме не было места.
– Слишком туго, – ворчал Соня. – Если еще чего туда запихать, трение такое будет, что берегись все живое. Не исключено самопроизвольное возгорание.
Гарри понимал, что Соня похабит каждым словом, но не всегда считывал двусмысленности. Странным образом, Соня отдавал Шекспиром. У Гарри в школе изучали гендерные превращения – «Сравните и сопоставьте мужские и женские роли в „Двенадцатой ночи“ и „Венецианском купце“».
Сонин номер Гарри изучал как Шекспира. Интересная драматургическая траектория (одно из любимых словечек мисс Рискинфилд). Сонин номер закрывал первое отделение и строился на допущении, что он… она – оперная дива, визгливое сопрано, которой так и не выпало шанса спеть великую арию. (На сцене все было занятнее, чем в пересказе.) Первую половину Сониного номера зал ерзал, свистел и бубнил – многие приходили только на Баркли Джека, а не на громилу в туфлях.
– Но ты всегда их завоевываешь, – сказал Гарри Соне.
– Спасибо, мась, что разъяснил мне мой собственный номер, – ответил тот.
– Извини, – сказал Гарри, однако не отступил: – Но мне нравится, как ты это делаешь, – ты по правде смешная и, как бы это… безрассудная. – (Гарри и сам был не прочь научиться безрассудству.) – А к финалу… – («У-у, пупсик», – загадочно вставил Соня), – они тебе рукоплещут, как великому герою. Гениально.
Соня промышлял преображением, и Гарри это нравилось. Может, он тоже станет другим человеком, если поменяет имя? Как бы его звали, если б он прикинулся дрэг-квин? (Маловероятно, ему бы духу не хватило.)
– Гедда Гоблин?[44] – предположил он. – Лин Олеум?
– Чутка невнятно, мась.
У Сони была знакомая дрэг-квин по имени Гиста Мин и другая, которую звали Мисс Сьонер, – явно ненастоящие имена. И еще одна, Анна Рексия – вообще ни в какие ворота. Как там Эми, интересно, – съела сэндвич с хумусом?
До того как отец женился на Кристал, ее звали Кристал Олмаз. Вроде не бывает таких имен. Кристал поведала Гарри по секрету, что это ее «сценический псевдоним».
– Ты выступала на сцене? – оживился Гарри.
– Ну так… – неопределенно ответила она.
Отец говорил, Кристал была гламурной моделью, «только топлесс», будто это достижение, причем скорее его, чем ее.
Не достижение, а унижение, утверждала Эмили. Эмили порой бывала резка в оценках, особенно в оценках Кристал. Называла ее «эрзац-женщина». Гарри и Эмили знакомы с детского сада – сопротивляться поздновато.
– Твоя мачеха – ну, не то чтобы икона феминизма, согласись.
– Да, но она хороший человек, – вяло отбивался Гарри.
И нельзя не восхититься тем, сколько труда она вкладывала в свою внешность – почти как Соня.
(– Выкуси, Донателла[45], – высказался Соня, когда Гарри показал ему фотографию. Вообще-то, Гарри показывал Каррину, но Соню больше заинтересовала Кристал, тоже затесавшаяся в кадр.)
