Большое кочевье - [138]
— Открой… помогу… чего там…
И уже на улице, идя вслед за Стешей, извиняющимся тоном спросил:
— Мать твоя не заругает такого позднего гостя? В донжуаны меня не запишет?
— А нет никого! — весело ответила девушка и добавила с отчаянной бесшабашностью: — Одна я сегодня ночую — сама себе хозяйка!
Занеся ведро с водой в дом и поставив его на лавку возле умывальника, куда указала ему Стеша, он тотчас направился к двери.
— Куда же ты? Вот тебе раз! — Стеша капризно выпятила нижнюю губу. — Привела его в гости, а он уходит… Садись к столу, я тебя чаем сейчас напою.
Николай послушно сел и стал пить чай. Он что-то рассказывал и что-то отвечал ей. И чем дольше они сидели, тем сильней Николай смущался, а она, напротив, смелела все более, смотрела на него открыто влюбленными глазами, впопад и невпопад смеялась, кокетливо поправляла волосы.
Николай уже не сомневался в том, что Стеша, наслушавшись чьих-то советов, теперь вот просто и открыто, с каким-то бабьим нетерпеливым отчаянием обольщает его и уже, вероятно, торжествует победу. Он также отметил, что все это чрезвычайно приятно ему, возбуждает в нем чувства, доселе неведомые, время от времени бросавшие тело его в какой-то жаркий озноб, правда, иногда появлялось слабое желание воспротивиться, немедленно уйти, но какая-то непонятная сила мягко удерживала его и осторожно приближала к той неведомой черте, за которой рано или поздно должно открыться наконец нечто удивительное и желанное, о котором так много и часто говорят…
Время близилось к полуночи. Вот мигнула три раза лампочка, предупреждая, что через пять минут, ровно в полночь, колхозная электростанция прекратит работу.
— Стеша! Скоро свет погаснет, — напомнил он.
— Ну и пусть, я лампу зажгу, — сказала девушка, не двигаясь с места. Она уже не улыбалась, опустив глаза, водила пальцем по клеенке — то ли буквы выводила, то ли просто завитушки.
Погас свет. С минуту оба сидели в темноте и молчали.
— Где же лампа? — вновь робея, дрожащим голосом спросил Николай.
— На полу, под лавкой стоит, где ты воду ставил, — ответила она тоже вздрагивающим голосом.
Лунный свет с трудом пробивался сквозь промерзшие стекла, сквозь плотно задвинутые шторы. Николай почти ощупью прошел к умывальнику, наклонился, подозревая, что лампы тут нет, все-таки пошарил на полу под лавкой. Лампы не было.
— Стеша! Где же лампа?
— Да там она была… Сейчас я сама найду…
Скрипнул табурет, она шла к нему, вот она уже приблизилась вплотную, словно бы невзначай ткнулась ему в грудь и вдруг крепко обвила его шею руками, тесно прижалась к нему всем своим упругим юным телом. Вначале обомлев, но, спохватившись, он отыскал и стал целовать ее покорные горячие губы. Он ласково и крепко обнимал, гладил волосы, лицо, вновь целовал, и она страстно, покорно и благодарно отвечала на его поцелуи, на его объятия.
Все вокруг плавно кружилось и куда-то плыло, точно спал он и видел все это во сне. Потом она взяла его за руку и увела в другую комнату. Она подвела его к кровати и легонько толкнула в плечо, и он послушно лег и слышал, как она торопливо снимает с себя платье…
«Зачем все это? — отрешенно, как будто не о себе самом, подумал он, отодвигаясь к стенке. — Зря все это! Зря». Опять где-то в глубине сознания появилось желание воспротивиться этому, уйти, убежать… Но что-то теперь уже властно держало его. И вдруг ясно, отчетливо, словно над самым ухом его, прозвучали слова, сказанные Дарьей Степановной: «Стешка — ягодка-брусничка, вот только кому достанется она, кто сорвет ее…»
А Стешка-ягодка, вот она, сбросив платье, стоит перед кроватью словно бы в нерешительности, руки к груди прижала, фигура ее на фоне наглухо зашторенного серого окна хоть и видна лишь черным силуэтом, но уже ослепила она горячим туманом, окутала его.
Скрипнула кровать. Стеша легла, несмело обвила его голой рукой, придвинувшись, прижалась к нему, горячая, вздрагивающая…
Обещанный председателем вертолет прилетел лишь десятого июня. Прилетел он в полдень и опустился невдалеке от чума, едва не разметав его. Пастухи в это время клеймили телят, перепуганное стадо разбежалось в разные стороны.
Лопасти еще крутились, но от вертолета, низко пригибаясь, бежали к чуму три человека: Шумков, новый зоотехник и какой-то незнакомый человек с фотоаппаратом и с квадратной кожаной сумкой на боку. Пастухи смотрели на темную дверь, ожидая появления председателя, но вышли из машины два пилота, и больше никто не выходил.
— Не прилетел Плечев, — разочарованно сказал Долганов и степенно пошел навстречу гостям.
Поздоровавшись с гостями, Шумков кивнул на человека с фотоаппаратом, который уже успел несколько раз сфотографировать и чум, и пастухов и теперь, присев на корточки, старался уместить в один кадр оленеводов, кусок тайги, чум, убегающих оленей и вертолет.
— Вот, братцы, корреспондент к вам приехал, интервью у вас будет брать, в районную газету про вас напишет…
Корреспондент приветливо покивал пастухам и продолжал щелкать фотоаппаратом — высокий, худой, в какой-то нелепой рыжей шапке и клетчатом пиджаке. Николай с интересом посматривал на корреспондента.
