Большое кочевье - [135]

— Ну, пожалуй, на сегодня хватит, — удовлетворенно сказал Долганов, собирая маут в кольца. — Ты, Николай, помоги Афоньке угнать забойных. Угоните их подальше, километров за пять, на шахме собаку привяжите, пускай воет всю ночь. Сегодня они, может быть, не пойдут в стадо, а завтра обязательно бегать начнут, с завтрашней ночи дежурить придется.

Стараясь исполнить наказ бригадира наилучшим образом, Родников и Афанасий угнали забойных оленей километров за семь от пастбища основного стада. На шахме они привязали собаку, разожгли большой костер и часа полтора просидели около огня, поглядывая на смутно виднеющихся в лунном свете оленей. Животные паслись спокойно.

В палатку Родников и Афанасий пришли в десять часов. Ужин давно был готов, но никто не ужинал — ждали возвращения молодых пастухов.

— Чиво, ребята, устали, нет? — участливо спросил Долганов, обращаясь к Родникову.

— Да есть немножко, — признался Николай.

— Ну, ничего, потерпите еще маленько — завтра-послезавтра в два раза трудней будет, — успокоил бригадир, широко улыбаясь. — Днем будем бегать, ночью караулить. В общем, скучно не будет.

И действительно, последующие два дня скучать не пришлось. Чем меньше оставалось в стаде кастратов, тем трудней их было вылавливать. Набегались до кипящего пота, до мелкой дрожи в коленях, а ночью по очереди караулили забойных оленей, прохаживаясь взад-вперед по звенящей от мороза шахме.

Отбив четыреста запланированных быков-кастратов и еще добавив к этому числу двадцать бракованных старых важенок и больных оленей, пастухи наконец облегченно вздохнули и принялись совет держать, кому гнать забойных оленей в Ямск. В поселке побывать хотелось каждому.

— Мне обязательно надо быть в поселке, — сказал Долганов, — а кто пойдет из вас — сами решайте. Жребий киньте, кому выпадет, тот и пойдет.

Скатали четыре бумажки, кинули их в шапку. Долганов потряс шапку, прикрыл ее телогрейкой:

— Тяните! Кто самый счастливый?

Пастухи азартно подсунули под телогрейку руки, замирая, развернули бумажки. Жребий выпал Родникову. Николай обрадовался, стараясь не показать радости, дабы не дразнить откровенно разочарованных товарищей, притворно вздохнул:

— Делать нечего, придется мне идти…

— Ха-ха! «Придется мне идти»! — передразнил Костя, возбужденно ерзая на шкуре. — А у самого морда как масленый блин…

— Да-а, это точно, — улыбаясь и вздыхая, поддержал Костю Фока Степанович, — морда у него блестит, светло даже стало, как будто он черного соболя поймал. Слышь, Николай, может, еще один жребий кинем, а?

Весь вечер пастухи смотрели на Родникова, как на человека, нашедшего богатый клад. Вскоре ему даже неловко стало, что он оказался удачливей всех, он было серьезно подумал о том, чтобы уступить свой выигрыш кому-то другому, но перспектива побывать в поселке самому была так заманчива, что он подавил в себе всякие сомнения, прибегнув к спасительному выводу: «Ну, уступлю я, например, Афоньке, а Фоке Степановичу и Косте обидно станет — все равно всем не угодишь. Уж лучше пусть будет так, как выпало по жребию».

Кочевку начали на рассвете. Через три дня вышли на Малкачанскую тундру — снег здесь лежал тонким спрессованным слоем, там и сям из-под него торчали метелки рыжей травы, точно бурые боярские шапки, выглядывали кочки.

Долганов сел на нарту и попробовал ехать, но плохо обученные ездовики рыскали, запутывались в алыках либо вовсе заворачивали аргиш назад. Но все же терпенье Долганова вскоре дало свои плоды: ездовики поняли, что от них требуется, и побежали рысью в ту сторону, куда их направляли. Стадо послушно хлынуло следом за аргишем, и Родников едва поспевал за ним.

Вскоре пересекли узкий нартовый след, он тянулся от поселка в сторону кораля и был утрамбован. Долганов направил ездовиков вдоль нартового следа. Ездовики притомились, вывалив красные языки, перешли на шаг. Холодный северный ветер обжигающе дышал в лицо, намораживая на ресницы кристаллы инея.

В полдень пастухи увидели на горизонте две длинные черточки.

— Михаил! Упряжки впереди! — крикнул Родников.

Но Долганов уже и сам их увидел, соскочив с нарты, он отвел ездовых подальше от нартового следа: не дай бог налетят голодные злые псы на ездового оленя — клочья шерсти полетят.

Подъезжая к пастухам, каюры принялись заранее покрикивать на собак. Слышно было, как шуршат, глухо вгрызаются в мерзлую тундровую почву кованые наконечники березовых остолов. Вот передняя нарта с тремя седоками остановилась невдалеке от аргиша. От нее отделился человек в рыжем малахае и в белом полушубке и торопливо, не оглядываясь, пошел прямо на пастухов.

— Васька идет, — уверенно сказал Долганов, сощурив свои ястребиные глаза. — Ну точно, Васька… Ишь как торопится, невтерпеж поругаться. Ну ладно, посмотрим… На-ка подержи уздечку — пойду к нему навстречу, а то он своим криком всех оленей распугает.

Передав аргиш Николаю, Долганов пошел навстречу Шумкову.

«Как на дуэли сходятся, — тревожно подумал Николай. — Еще неизвестно, как все это дело обернется…»

Подойдя к Долганову вплотную, не подавая ему руки, Шумков каким-то неестественным звенящим голосом выкрикнул: