Большие деньги - [186]

– Да, мне тоже нравится. Честно говоря, я все чувствую, каждый… Вчера вечером что-то со мной случилось. Как-нибудь расскажу тебе, когда ты окажешь мне более благосклонный прием.

– Дик, почему бы тебе не съездить к Элинор? Она закатывает вечеринку для всех бояр.

– Она на самом деле собирается выйти замуж за этого чудовищного маленького князя?

Эвелин кивнула, но в ее глазах он заметил все ту же холодную горечь.

– Думаю, титул в бизнесе художника по интерьеру – не самое главное. А почему Элинор не вкладывает деньги в твое начинание?

– Не хочу у нее просить. У нее сейчас туго с деньгами, хотя был довольно успешный осенний сезон. Знаешь, чем мы старее, тем становимся жаднее… Ну а что говорит этот несчастный Мурхауз по поводу князя?

– Мне и самому очень хотелось бы узнать, что он думает вообще о чем-нибудь. Я работаю на него много лет и до сих пор не могу понять: то ли он на самом деле гений, то ли чванливое ничтожество. Интересно, будет ли он сегодня у Элинор? Хотелось бы поговорить с ним пару минут наедине… Кстати, неплохая идея… Эвелин, ты всегда делаешь что-нибудь хорошее для меня – не одно, так другое.

– Лучше прежде позвони… Она ведь вполне может дать тебе от ворот поворот, если ты явишься к ней без приглашения, тем более что у нее в доме будет полно русских эмигрантов в кокошниках.

Дик подошел к телефону. Ему пришлось долго ждать. Наконец, она подошла. Голос у Элинор пронзительный, с хрипотцой.

Она сразу же его огорошила:

– Может, лучше придешь на следующей неделе?

Дик постарался вложить в свои слова как можно больше соблазнительных доводов:

– Прошу тебя, дай мне возможность встретиться со знаменитым князем, Элинор… К тому же мне нужно сообщить тебе кое-что очень важное. В конце концов, ты всегда была моим ангелом-хранителем. Если я не могу заявиться к тебе, когда мне плохо, то к кому идти?

Наконец, она смягчилась, сказала, пусть приезжает, только чтобы долго у нее не торчал. Сможет немного поговорить с несчастным Уордом… он сейчас такой одинокий, позабыт всеми.

Вдруг на другом конце провода раздался взрыв хохота, и от этого шума у него зазвенело в ушах.

Он вернулся к Эвелин. Она сидела на кушетке, откинувшись на подушки, и беззвучно смеялась.

– Дик, какой ты все же мастер говорить сладкие речи!

Дик состроил ей рожу, поцеловал в лобик и вышел.

Квартира Элинор сияла люстрами из резного хрусталя. Она встретила его у двери в гостиную. Ее маленькое узкое личико, обрамленное сверху копной старательно завитых волос, снизу – кружевным воротничком, пришпиленным большой брошью с искусственным бриллиантом, казалось таким гладким, таким хрупким, словно фарфоровым. Из-за ее спины до него доносился шум и высокие голоса русских, мужчин и женщин, а также запах чая и древесного угля.

– Ну, Ричард, вот и ты, – быстро прошипела она ему на ухо. – Не забудь поцеловать ручку великой герцогине… у нее была такая ужасная жизнь. Для тебя это пустяк, а ей будет приятно. Понял? Да, Ричард, меня очень волнует У орд… он, кажется, здорово устал… хочется надеяться, что пока он держится, не срывается. Ты знаешь, он из таких… Ах, эти крупные блондины с короткой шеей!

На столе работы А. Буля[39] перед мраморным камином пыхтел высокий серебряный самовар, а рядом с ним сидела полная стареющая женщина в вышитой блестками шали, с прической а-ля Помпадур, с усталым пятнистым лицом, густо осыпанным пудрой. Она, конечно, была очень аристократична, и в ее глазах то и дело вспыхивали озорные искорки. Из горки паюсной икры в большом хрустальном блюде она намазывала на кусочек черного хлеба и все время смеялась с набитым ртом. Вокруг нее сгрудились русские всех возрастов и разнообразной степени падения: одни в мундирах, другие в дешевых деловых костюмах. Среди них несколько неряшливо одетых молодых женщин и пара молодых людей с прилизанными волосами и лицами, как у мальчиков из хора.

Все пили либо чай из чашек, либо водку маленькими рюмочками. Все налегали на икру. Дика представили князю, молодому человеку с лицом оливкового цвета с черными бровями и небольшими остроконечными усиками. На нем был черный мундир, черные яловые сапоги. Какая у него поразительно тонкая талия, отметил про себя Дик.

Все они были ужасно веселы, беззаботны, как птички. Одни нежно чирикали, другие громко тараторили – по-русски, по-французски, по-английски. Элинор, конечно, пускает пыль в глаза, поймал себя на мысли Дик, ворочая ложкой в плотной зернистой массе черной икры.

Джи Даблъю, бледный и изнуренный, стоял в углу комнаты, повернувшись спиной к иконе с тремя горящими перед ней свечами. Дик вдруг по наитию вспомнил, что видел эту икону в окне салона Элинор на фоне куска пурпурной парчи несколько недель назад. Он разговаривал со священнослужителем в черной сутане с фиолетовой отделкой. Когда Дик подошел к ним, то сразу распознал богатый ирландский акцент.

– Познакомься, Дик, архимандрит О'Доннел. Я правильно вас представил? – сказал Джи Даблъю, и архимандрит, расплывшись в широкой улыбке, кивнул. – Он рассказывал мне о греческих монастырях.

– Вы имеете в виду те места, где таких, как мистер О'Доннел, выращивают как цыплят в инкубаторе?