Больше ни одного повешенного - [3]

Сигара в его опущенной руке потухла. Он помолчал, потом заговорил так тихо, что Бурке едва разбирал слова.

— Именно из-за нее я просидел все мои годы в этой дыре. Столько интересных дел, которыми я мог бы заняться, если бы она не мешала. Столько мест, в которые можно было поехать…

Он вздохнул, глаза затуманились. Черты лица подернуло дымкой начинающихся сумерек.

— Я знаю, что чувствует заключенный, мистер Бурке. Я сам провел в тюрьме целую жизнь.

Он снова приблизился к решетчатой двери и прислушался. Бурке различил далекие голоса детей, играющих в общественном парке.

Шериф повернулся:

— Вы ведь художник, мистер Бурке?

— Именно из-за этого я сюда приехал. Потом у меня кончились материалы, и купить было уже не на что. Оттого я и не смог нанять адвоката. Да, я художник.

— Еще ни один богатый тип не был казнен в этих краях, мистер Бурке. А среди тех, кого вешали, были невиновные, и эта мысль не дает мне спать спокойно.

Бурке подумал немного, потом спросил:

— Вы, правда, хотите, чтобы я бежал этой ночью?

— Если только вы не настроились быть повешенным.

— Какие у меня шансы уйти, после того как я выберусь из камеры?

— Большие, иначе бы я не принес вам пилки. Я не хочу, чтобы вас поймали и притащили обратно, в этом случае мне придется вести вас на виселицу. Я определил маршрут, мистер Бурке. Вам нужно будет пересечь мангровые заросли и переждать день-два в моем охотничьем домике. Потом я отвезу вас на грузовичке к границе штата.

— В вашем домике? — пробормотал Бурке.

— Я полагаю, что последнее место, где вас будут искать, это домик шерифа.

— Действительно.

— Выполняйте мои указания в точности, мистер Бурке. Если уклонитесь от намеченного пути, вам не избежать виселицы. По следу пустят натасканных собак, и они вас достанут.

Бурке внимательно выслушал наставления, затем шериф пожелал ему удачи и вышел, заперев за собой дверь камеры.

* * *

Дождавшись, когда часы на здании суда пробьют девять, Бурке принялся за работу. Стоя у стены на цыпочках, он как раз дотягивался до основания оконной решетки. Пилить в этом положении было крайне утомительно, а очень скоро стало настоящей мукой. Действовать голым полотном всегда тяжело, а в подобных условиях почти невозможно, даже если тебя подстегивает перспектива избежать намыленной петли. Полотно беспрерывно изгибалось. Бурке приходилось держать его прямо у того места, где зубья вгрызаются в прут, и пилить короткими рывками. Результаты такой работы обескураживали. Костяшки пальцев постоянно бились о железо и камень. Очень скоро кожа на суставах содралась окончательно. По рукам текла кровь.

Полотно лопнуло. Когда он справился с первым прутом, четыре полотна пришли в полную негодность — кучка осколков с затупившимися зубцами. Но Бурке уже имел некоторый навык и надеялся, что если будет действовать осторожно, оставшихся двух полотен на второй прут ему хватит.

Когда переломился последний годный кусок шестого полотна, было около часа ночи. Трясущимися пальцами Бурке ощупал основание второго прута, и ему показалось, что он перепилен почти полностью и его можно будет сломать. Он отступил от стены и рухнул на пол. Виском он ударился о край унитаза, но осознал это только через некоторое время. Кожа возле левого уха саднила, голова раскалывалась. Он полежал несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, обошел камеру. Из-за нескольких часов, проведенных на цыпочках, мышцы и сухожилия онемели.

Но он нашел, чем можно надломить последний прут. Используя закругленный край полотна как отвертку, он отделил сидение унитаза. Дерево было крепким, и Бурке использовал его как рычаг. Время от времени он останавливался, прислушиваясь, но из темноты парка доносились только крики ночных птиц и кваканье лягушек, скрип сверчков и гудение москитов.

Наконец, прут поддался; после решающего усилия Бурке, весь в поту, прислонился к стене, набираясь сил. Затем расшатал прутья, и они вывалились из верхней части рамы вместе с посыпавшейся трухой прогнившего и изъеденного термитами дерева. Бурке несколько раз глубоко вдохнул и втиснулся в узкую брешь.

Он с трудом сдерживал стоны: зазубренные остатки прутьев рвали кожу груди и живота, когда он, извиваясь, пролезал сквозь оконный проем.

Пытаясь восстановить дыхание, он стоял на четвереньках в сырой траве, поскуливая от боли, как раненая собака. Лохмотья рубашки не скрывали рваных длинных ран на груди и животе. Он поднялся, связал полы рубашки и побежал. Указания, данные шерифом, проплывали в голове, в то время как ноги несли его по мокрой траве. По мере удаления от тюрьмы, он чувствовал, как возвращаются силы и перед ним распахиваются двери свободы. О свободе он никогда раньше не думал — это было нормальным состоянием. Теперь он понимал, на что способен человек, чтобы снова ее обрести.

Сначала ему нужно было бежать на юг до Мангровой дороги, тянувшейся вдоль заболоченной протоки. Он пересек дворы позади домов, спустился немного огородами, где в высокой траве хрюкали свиньи. Затем, спрямляя путь, повернул в поля. Первый раз за долгие годы он вспомнил, что когда-то был бойскаутом. Теперь он уже знал, как выглядит Большая Медведица и где искать Полярную звезду. Сориентировавшись, он продолжил путь на юг.