Больше чем просто дом - [31]

— Вот как? — сухо заметил Форрест. — То есть ты не стал спорить с ними из-за Риккеров?

— Не стал. Видишь ли, я часто веду дела с Уолтером Хэннаном и как раз вчера попросил его об одной важной услуге.

— Выходит, ты с ним сторговался. — Для обоих, отца и сына, это слово было равнозначно слову «продался».

— Я бы так не сказал. В нашем разговоре Риккеры не упоминались.

— Понимаю, — сказал Форрест.

Хотя как раз этого он понять не мог — и тогда в нем окончательно угасла детская вера в мудрость и справедливость отца.

II

Чтобы эффективно осадить и унизить кого-нибудь, надо как минимум иметь его в пределах досягаемости. Допуск Чонси Риккера в Кеннеморский клуб — а позднее и в Городской клуб — сопровождался гневными заявлениями многих членов, что в целом создало видимость острого конфликта, но за этими речами не чувствовалось решимости действовать. С другой стороны, клеймить кого-либо всей толпой очень легко и удобно, а Чонси Риккер был как нельзя более подходящим объектом для критики. По такому случаю пробудилось эхо давнего нью-йоркского скандала, который заново в подробностях просмаковали местные газеты — вдруг кто-то упустил из виду прошлые публикации? Риккеров поддерживало только либеральное семейство Хэннан, из-за чего и Хэннаны подверглись порицанию, а все их попытки ввести Риккеров в местное общество посредством банкетов и вечеринок также обернулись провалом. А если бы сами Риккеры попытались устроить какой-нибудь прием — например, бал по случаю первого выхода в свет Алиды, — они заполучили бы в гости лишь разношерстую публику низкого пошиба; однако они таких попыток не предпринимали.

На протяжении летних месяцев Форрест несколько раз сталкивался с Алидой Риккер; при этом оба отводили глаза, как поступают незнакомые друг с другом дети. Какое-то время его преследовали видения ее золотистых кудрей и светло-карих, с вызывающей искоркой, глаз; а затем он увлекся другой девушкой. Он не был по-настоящему влюблен в Джейн Дрейк, хотя вполне мог вообразить ее в качестве своей жены. Это была «соседская девчонка», которую он давно знал со всеми ее достоинствами и недостатками — почти как родственницу. Их брак вполне устроил бы оба семейства. Однажды, после нескольких бокалов виски с содовой и допущенных по сему случаю вольностей, он едва не сделал формальное предложение, будучи спровоцирован ее фразой: «А ведь я тебе не так уж и нравлюсь». Однако же он промолчал, а на следующее утро, вспоминая этот момент, похвалил себя за сдержанность. Предложение можно будет сделать и позднее, в скучные дни после рождественских праздников… А в ходе праздничных гуляний — кто знает? — он еще может встретить настоящую любовь, ту особенную, которая у него ассоциировалась с восторгом и страданием одновременно. С наступлением осени он все чаще представлял себе, как где-нибудь далеко на востоке или на юге предназначенная ему судьбой девушка уже собирает чемоданы, готовясь к поездке в Миннесоту.

В таком беспокойном состоянии ума он воскресным ноябрьским днем явился в один дом, куда был приглашен на чаепитие. Еще в прихожей, разговаривая с хозяйкой, он ощутил присутствие Алиды Риккер в глубине ярко освещенной комнаты — чудесное сочетание красоты, свежести и столь желанной ему новизны — и минуту спустя наконец-то был ей представлен. Он всего лишь поклонился и проследовал дальше, но все же это было хоть какое-то общение. По ее лицу он догадался, что мисс Риккер знает о враждебном настрое его семьи, но ее это мало волнует и что ей даже немного жаль Форреста в его нелепом положении — вдруг попал в одну компанию с дочерью изгоя, да еще и смотрит на нее с таким восторгом. В свою очередь, его вид говорил следующее: «Да, я не могу не восхищаться твоей красотой, но надо сразу расставить точки над „i“ — твой отец гнусная скотина, и свое мнение о нем я менять не намерен».

Они, естественно, оказались в разных группах гостей, но во время паузы Форрест уловил ее голос и весь обратился в слух, отвлекшись от разговоров в своем кружке.

— …Хелен уже больше года мучила эта странная боль, и они, понятное дело, заподозрили рак. И вот она пришла на рентген, разделась за ширмой, а доктор посмотрел в свой прибор и говорит: «Я же просил снять всю одежду». А Хелен ему: «Я сняла все». Доктор снова смотрит в прибор и говорит: «Послушай, моя дорогая, я присутствовал при твоем появлении на свет, не надо меня стесняться, сними с себя все». А Хелен: «Да на мне не осталось ни ниточки, клянусь вам». Но доктор за свое: «Ничего подобного. Я же вижу на экране английскую булавку в твоем лифчике». Как потом выяснилось, она проглотила эту самую булавку еще в двухлетнем возрасте.

Эта история, поведанная звонким голосом, хорошо различимым и на другом конце комнаты, совершенно обезоружила Форреста. Все это не имело ничего общего с грязными делишками, творившимися десять лет назад в Вашингтоне и Нью-Йорке. И у него возникло сильнейшее желание немедля пересечь комнату и пристроиться на диванчике рядом с Алидой, которая сейчас напоминала язык яркого пламени, внезапно взметнувшийся над тусклыми углями в камине. Покинув тот дом, он еще около часа бродил под падавшим хлопьями снегом, досадуя на всякие моральные нормы и ограничения, не позволяющие сойтись с ней поближе.