Большая реставрация обеда - [6]

Как говорит Вендулка – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни собственными фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы, мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а круглые дураки – сочинители криминальных историй.

– Слава богам, – сказала Вендулка, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться простора не хватает. Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.

– Хорошо, – согласился я. – Пойдем оскверним могилу.

Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых не беспокоились потомки лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное – национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на двенадцать частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.

Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик:

Воду даешь ты, а сам – чистое тянешь вино.[3]

Одну главу мы продали Корнелию Трималхиону… В Помпеях этот предприимчивый «меценат» построил уже несколько popinae, то есть целую сеть кабаков среднего пошиба. Как поговаривали, достаток Корнелия Трималхиона зиждился на махинациях со спиртыми напитками. Поэтому я подумал, что наш разбавленный «Сатирикон» придется ему по вкусу…

В десять часов ровно, как показывали солнечные часы на доме Евмахии, я отворил дверь в харчевню Корнелия Трималхиона на улице Изобилия. Но вместо запаха кислой капусты на меня обрушилась поперечная балка, откуда-то сверху.

– Будь она неладна! – воскликнул Корнелий Трималхион, вытаскивая меня из груды мусора. – Третий раз прибиваем. Обустраиваемся. Зато посмотри – какая красота вокруг! Ин-терь-ер!

Я, слегка приплюснутый, озирался по сторонам в надежде разглядеть свою смерть, прежде чем она свалится мне на голову в виде какого-нибудь кирпича.

– А ты заметил, – поинтересовался Корнелий Трималхион, – что поперечная балка всегда падает плашмя, а продольная – протыкает насквозь?! Правило первое – не стой под Атлантом, а то промокнешь.

Тут Корнелий Трималхион стал потрясать брюхом, и я догадался, что последняя его фраза была шуткой, а танец живота – смехом.

– Приступим к осмотру помещения, – предложил неугомонный Корнелий Трималхион. – Вначале познакомься с моими мальчиками.

И принялся хлопать по каждому из шести деревянных фаллосов, размещенных при входе, поименно их представляя: Шкряга, Шняга, Каркалыга, Шнырь, Шмыга и Панта рей. Меня чуть не вытошнило – на всех разом, до того натурально они выглядели.

– Это называется – фаллозаборник! – добавил Трималхион, весьма довольный своими филологическими изысканиями. – Иначе говоря, раздевалка. Тут посетители будут оставлять свою верхнюю одежду. Пойдем дальше…

А дальше следовала фреска, не располагающая ни к еде, ни к питью: толстая баба, взгромоздясь на хрупкого юношу, пыталась выдавить из него и завтрак, и обед. От этой картины веяло печалью и совращением малолетних, поскольку неизвестный художник сконцентрировался на бабище, а для полноценного юноши не хватило места.

– Писистрат из Самосаты, – уважительно обнародовал Корнелий Трималхион имя художника. – Знаешь, во что мне это вылилось?

Он еще раз полюбовался фреской и шепотом сообщил мне общую стоимость работ «уважаемого Писистрата», вместе с красками. Этой суммы хватило бы и десятерым юношам на поправку здоровья после разудалой бабищи.

– Что тут можно сказать? – добавил Корнелий Трималхион, указывая на картину. – Когда пушки молчат – искусство требует жертв.

Я прослезился. Трималхион ободряюще потрепал меня по плечу, мол, «сразу видно образованного человека», и продолжил нашу экскурсию. Следующим экспонатом был «Страхуил», как выразился Корнелий Трималхион, или, как мне показалось, каменное изваяние Приапа, отягощенное братьями «каркалыги» и «панта рея». Они росли у бога плодородия по всему телу, и поэтому Приап был похож на гигантского ежика.

– Это, – Корнелий Трималхион внутренне собрался и выпалил на одном дыхании, – гиперболизация образа! Когда количество переходит в качество! Так говорил Заратуштра! – Корнелий почесал затылок и добавил: – Или я говорил ему?! – Довольный произведенным на меня впечатлением, Корнелий Трималхион приосанился и добил Заратуштру следующим пассажем: – Умнейший был человек. Все время о чем-нибудь у меня спрашивал. Как хлеб поделить? Как из литра вина сделать десять?