Большая Полянка. Прогулки по старой Москве - [40]

Орлов со временем состарился. Он снова был московской достопримечательностью, но уже совсем иного плана. Александр Иванович Герцен писал: «На другом краю Москвы, недалеко от Донского монастыря, во дворце, окруженном садами, доживал свой век… живой памятник екатерининских времен».

Речь шла как раз о Чесменском.

* * *

В 1808 году курьезный граф скончался. Хоронили его, как в то время говорили, всей Москвой. Хотя официальный траур и не объявлялся. Китовые скелеты определили в университет, все остальное перешло к дочери Анне Алексеевне.

Разумеется, графиня продолжала хлебосольные традиции отца. По воспоминаниям Е. П. Яньковой (записанным ее любезным внуком Д. Д. Благово и известным среди краеведов как «Рассказы бабушки»), новая хозяйка тоже щеголяла роскошью: «Стол был накрыт очень богато, все было из серебра, приборы золоченые, а десертные ножи и вилки золоченые с сердоликовыми ручками. Графиня за стол сама не садилась… сама во время стола все ходила и всех приветствовала; на хорах была музыка, везде премножество цветов».

Но сад, увы, пришел в упадок, и упомянутый уже Загоскин вспоминал: «Порядочные люди боялись в нем прогуливаться и посещали его очень редко. Тогда этот сад был сборным местом цыган самого низкого разряда, отчаянных гуляк в полуформе, бездомных мещан, ремесленников и лихих гостинодворцев, которые по воскресным дням приезжали в Нескучное пропивать на шампанском или полушампанском барыши всей недели, гулять, буянить, придираться к немцам, ссориться с полуформенными удальцами и любезничать с дамами, которые по изгнании их из Нескучного сделались впоследствии украшением Ваганькова и Марьиной рощи. На каждом шагу встречались с вами купеческие сынки в длинных сюртуках и шалевых жилетах, замоскворецкие франты в венгерках; не очень ловкие, но зато чрезвычайно развязные барышни в купавинских шалях, накинутых на одно плечо, вроде греческих мантий. Вокруг трактиров пахло пуншем, по аллеям раздавалось щелканье каленых орехов, хохот, громкие разговоры, разумеется, на русском языке, иногда с примесью французских слов нижегородского наречия – „коман ву партеву“, „требьян“, „бон жур, мон Шер“. Изредка вырывались фразы на немецком языке, и можно было подслушать разговор какого-нибудь седельного мастера с подмастерьем булочника, которые, озираясь робко кругом, толковали меж собою о действиях своего квартального надзирателя, о достоверных слухах, что их частный пристав будет скоро сменен, и о разных других политических предметах своего квартала. С изгнанием цыганских таборов из Нескучного и уничтожения распивочной продажи все это воскресное общество переселилось в разные загородные места, и в особенности в Марьину рощу».

А про саму хозяйку ходила пушкинская эпиграмма:

Благочестивая жена

Душою богу предана,

А грешной плотию

Архимандриту Фотию.

В конце концов, Орлова продала свои владения за 800 рублей царю. Вместе с «лабораторией или квасоварней и баней людской, каменное в один этаж строение со сводами, длиною на восьми саженях», «каменной кузницей со сводом, и при ней жилья, длиною на семи саженях один аршин и четырнадцать вершков», «беседкой египетской деревянной ветхой на каменном фундаменте, длиною десять сажен, внутри оштукатуренной, а снаружи обшитой тесом, покрытой железом» и прочими объектами, принятыми титулярным советником Гурьяновым по специальной описи.

* * *

Рядышком с орловскими владениями были владения Голицыных. И, если Алексей Григорьевич (как и его наследница) символизировали хлебосольство и радушие, то голицынская слава была совсем иной. Эта земля принадлежала им с семнадцатого века, и хозяева держались за нее как за главнейший из фамильных раритетов. В частности, когда главнокомандующий города Москвы князь Прозоровский (а занимал он эту должность в конце восемнадцатого века) просил Голицына продать участок под больницу, князь отвечал ему, что «он сам и его семейство пристрастны к тому месту, по неимению ближайшей подмосковной и другого загородного дома, и берегут его, как сокровище, от прадедов к ним дошедшее, и намерены кончить там и век свой, по обычаю Русских дворян».

Самой колоритной жительницей владения была княгиня Н. Голицына, прообраз пушкинской старухи из «Пиковой дамы». Она была скупа, дряхла и вредоносна. Словом, обладала теми качествами, что и ее литературная модель. К тому же, она, как и все в ее роду, держалась за свою недвижимость.

Так что царь купил имение Голицыных лишь после ее смерти (а умерла она в девяносто три года), когда очередной потомок с легкостью расстался с «сокровищем, от прадедов дошедшим».

* * *

Ближе к Калужской заставе стояло владение господ Трубецких. Говорят, что главный дом построен был известным архитектором Ухтомским, но проверить это, к сожалению, невозможно.

После смерти князя Н. И. Трубецкого наследники его сдавали старые барские угодья внаем. Время от времени газеты сообщали о различных празднествах, организуемых на территории фамильного владения: «В доме Его сиятельства князя Петра Никитича Трубецкого… сего июля с 21 дня по понедельникам и четвергам, в 6 часов пополудни, выключая дней, случающихся накануне торжественных праздников, под смотрением Мелхиора Гротти, содержателя Московского театра и разных зрелищ, бывают ваксалы, где за вход каждая персона платит по 1 рублю, выключая за ужин, напитки и конфекты, что все получается за особливую умеренную цену; оного дому сад бывает иллюминирован разными горящими в фонарях огнями; сверх того собирается музыка, состоящая в разных инструментах, словом, он, Гротти, по возможности своей старается делать все то, что послужить может к лучшему удовольствию благородного собрания; желающие же всякий день гулять в том саду впускаются безденежно, а за деньги достают только кушанья и напитки».