Большая Полянка. Прогулки по старой Москве - [42]

Впрочем, эта идея привлекала многих. Например, один из посетителей писал в восторге своему родному брату: «Вчера был я в Нескучном. Множество народу, погода прекрасная, местоположение прелестное, театр этот воздушный очень хорош; сцена обширна, сделана из натуральной зелени и деревьев, один ряд лож, партер, а над ложами раек; битком было набито…»

Или вот Екатерина Сушкова: «Театр, устроенный в саду под открытым небом, восхитил меня; декорациями служили вековые деревья, журчащий ручеек, дерновые скамьи и кусты махровых роз. Во время антракта дамы перебегали из ложи в ложу, в креслах тоже пестрели нарядные дамские шляпки, кавалеры подносили своим избранным и их безмолвным и неулыбчивым телохранильницам букеты, фрукты и мороженое».

Правда, Михаил Загоскин вспоминал курьез из неприятных – как во время спектакля «Венгерская хижина» пошел проливной дождь и актеры «дотанцовывали последнее действие… почти по колено в воде».

Но недовольных все же было меньшинство.

Театр пользовался таким успехом, что автор упомянутых уже «Рассказов бабушки» предполагал, что это заведение было «остатками орловского великолепия» – не представлялось, что когда-то этой замечательной площадки могло не быть в Москве.

Разумеется, тут побывал и Пушкин. Прибыл он во время репетиции, актеры сразу же забросили свои дела и принялись «ходить за ним толпою». Поэт, не смутившись, осмотрел места для зрителей и сцену, а углядев в толпе актера Ленского, сказал ему:

– Я очень желал познакомиться с вами, Дмитрий Тимофеевич! Я с удовольствием смотрел вашу пьесу…

Ленский смущался и выслушивал щедрые пушкинские комплименты.

В Нескучное ходили не только на спектакли. Сад, и без того известный в городе, сделался самым излюбленным местом гуляний. Поэт Владимир Филимонов так описывал времяпрепровождение московских персонажей:

Москвич-француз, похож на грека,

Сентиментальный человек,

Тирсис меж Хлой былого века,

С букетом встретил новый век,

Без бурь житейских, без заботы

В саду Нескучном ландыш рвет,

Без цели бродит, пишет ноты

И припеваючи живет.

Действительно, немало самых разных москвичей, и знаменитостей, и заурядных обитателей, предпочитали этот сад всем остальным местам прогулок. К примеру, композитор Бородин писал: «Мне Нескучное ужасно полюбилось: там есть три сада самые разнохарактерные: дворцовый, кокетливый и комфортабельный цветник… роскошный парк, раскинутый на гористой местности, роща – совсем рустическая, где не видно ни следа культуры… Вследствие этого Нескучное никак не надоедает».

Любил Нескучное историк В. Ключевский. «Господи, как здесь хорошо! Как хорошо!» – частенько приговаривал он, совершая здесь свои прогулки. И даже посвятил Нескучному стихотворение:

Бывало – вешнюю порою,

Фуражки сдвинув набекрень,

В Нескучный шумною толпою,

Орем и бродим целый день!

А Иван Тургенев черпал тут вдохновение, когда писал свою лирическую повесть «Первая любовь» – рядышком была дачная местность, где проживал главный герой. И знаменитый сад упоминается уже в самом начале первой главы: «Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь…

Я никогда не забуду первых недель, проведенных мною на даче. Погода стояла чудесная; мы переехали из города девятого мая, в самый Николин день. Я гулял – то в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой; брал с собою какую-нибудь книгу – курс Кайданова, например, – но редко ее развертывал, а больше вслух читал стихи, которых знал очень много на память; кровь бродила во мне, и сердце ныло – так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг одних и тех же представлений, как на заре стрижи вокруг колокольни; я задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть, навеянную то певучим стихом, то красотою вечера, проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.

У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире – как весело дул мне в уши ветер! – или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу».

Любители дачного отдыха располагались здесь уютно и с удобствами: «Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев… Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев. Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день – недели три спустя после девятого мая – ставни в окнах этого флигелька открылись, показались в них женские лица – какое-то семейство в нем поселилось. Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том, кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва промолвила не без некоторого уважения: «А! княгиня… – а потом прибавила: – Должно быть, бедная какая-нибудь».