Большая Ордынка - [9]

— Леночка, ты надевала мои сапоги?

Насмешливо на меня глядит:

— Вы что же думаете, я буду носить ваш сороковой номер, когда у меня тридцать седьмой?

Логика несомненная, все же не представляю, как я могла поставить в шкаф нечищеные сапоги, да и замызгать их так не могла бы. Через несколько дней собираюсь надеть сапоги, вставляю ногу — не влезает, что-то мешает. Опускаю руку и вынимаю комок ваты, запихнутый в носок, чтобы можно было носить. Все ясно. Вызываю Леночку, показываю и говорю:

— Как же тебе не стыдно? И ты еще смела издеваться надо мной, что у меня сороковой размер, что я все путаю, все забываю… Знаешь что, придется написать родителям.

Стоит, руки по швам, побледнела:

— Умоляю вас, не пишите. Я больше не буду надевать ваши вещи. И вообще ничего не буду. Даю вам слово. Пожалуйста, не пишите.

Конечно, я не написала. Возвращаюсь вечером, она дома, очень тихая. Подходит ко мне:

— Вы знаете, нам дали задание на курсах, написать осенний городской этюд. Я совершенно не представляю, что мне писать. Только вы можете посоветовать. Ну, пожалуйста, придумайте что-нибудь.

Понимает, негодяйка, чем меня купить.

— Что бы вы посоветовали?

Начинаю придумывать…

— Пусть это будет вечер, высокие дома, свет из окон, листья летят. Рядом стройка, башенный кран. Молодая пара.

— Очень, очень хорошо. Все вижу. Так и напишу. Спасибо, спасибо.

Потом рассказывает:

— Все сделала как вы сказали, так здорово получилось. Педагог меня похвалил и поставил пятерку. И все вы!

Похвалу она выдавала мне щедро, и многим говорила, какая я хорошая, как она мне благодарна, какой я для нее авторитет, как она меня боится и ценит. Но могла смело сказать и другие вещи: «Конечно, у нас в доме все не так, как у Танечки. Мой родители живут очень скромно. Я ничего такого у себя дома не видела. У Танечки все по-другому, мне здесь очень сложно». Она понимала, что это будет приятно слышать людям, которых, может быть, немного и раздражал стиль моей жизни, и то, что я лучше обеспечена, больше могу себе позволить. Она умела улавливать нюансы людских настроений. У одной моей приятельницы не сложилась личная жизнь, Леночка узнала от меня об этом. И рассказывает ей, как страдает от того, что ее бросил человек, которого она любила. Выдумывает историю, потом все это забывает, путает.

Зачем ей надо все придумывать? То вдруг расскажет кому-нибудь, что сирота и воспитали ее чужие люди. Конечно, все смеются, говорят:

— Ну и фантазерка. Что за странная девочка, все время живет в каком-то нереальном мире.

Она часто пыталась подстраиваться к состоянию человека и в этом была совершенная артистка. Одной моей знакомой, у которой больная печень, рассказала, что у нее самой цирроз и она обречена.

Я спрашиваю ее:

— Леночка, зачем ты на себя наговариваешь? Для чего ты придумала, что смертельно больна?

Уставилась на меня, глаза синие, огромные, ресницами хлоп-хлоп, ни слова.

— Ну почему, почему ты все выдумываешь? Зачем это тебе надо?

— Это не мне надо, это ей надо. Ей же приятно.

— Что приятно?

— Человеку приятно узнать, что не только он один болен, но и другому тоже плохо. Если я посочувствую, этого мало. Важно, что я тоже в таком же тяжелом положении.

— Ах, — говорю, — какой странный ты человек.

— Совсем не странный.

Иногда казалось, что она искрение привязана ко мне, но всегда удивляло, что нет у нее привязанности к своему родному дому, что совсем не скучает она о матери. Звонит только, когда нужны деньги. Предъявляет требования:

— Не могу же я все время одолжаться у Танечки!

Меня она называет только так. Я много раз ей говорила:

— Не люблю фамильярности. Зови меня, пожалуйста, как все — Татьяна Павловна. Какая я тебе Танечка?

— Не могу я называть вас по-другому. Вы ведь такая молодая.

Это я-то, молодая.

Весной заканчивает она свои курсы. А у меня опять длительная командировка. Боюсь ее оставлять. Думаю, как она будет себя вести, такие ответственные для нее дни. Должна будет готовиться, сдавать экзамены, надо было бы за ней последить. Совесть меня мучает, что нет для нее времени. Работа. Прошу ее:

— Леночка, не осрами меня. Все твое пребывание здесь станет полной бессмыслицей. Мне так важно, чтобы ты поступила в институт. Может, на это время маму вызвать?

— Нет, нет, ни в коем случае, я маму знаю. Если хотите, чтобы я провалилась, то вызывайте. Поверьте мне, я вас не подведу.

Ну что же, я в ее возрасте была совершенно самостоятельна, работала, училась, сама распоряжалась своей судьбой. Никто меня не опекал, никто никуда не устраивал. Правда, все было другим. Время изменилось, а с ним понятия и возможности. Хотя и сейчас я вижу десятки молоденьких девушек, моих учениц, которые приезжают в Москву тоже одни, приезжают из деревень, из рабочих поселков, прекрасно поступают в институты, живут в общежитиях, учатся и работают.

Хорошо, надо предоставить ей самостоятельность, раз она этого хочет. Уезжаю и прошу присылать мне телеграммы после каждого экзамена.

Телеграмма приходит только одна:

«Русский устный пять сочинение четыре история четыре живопись пять графика пять композиция пять поступила целую я».

Показываю своим, хвастаюсь. Все удивляются, поздравляют меня.