Большая Ордынка - [74]

— На этой, наверно, нельзя? — спросила Верочка.

— Ничего. Сойдет, — сказал Антон.

— Посмотрите, какая она старая.

— Замечательная бумага.

Верочка принесла несколько роскошных паркеровских ручек со вставками, но он отказался от них. В качестве карандаша, которого в доме не оказалось, сошел Верочкин для бровей.

Она притащила из кухни доску для резания хлеба.

— Ну чем не мольберт. Подойдет?

Он положил бумагу на доску.

— Вполне!

— То-то. Я буду заглядывать к вам.

Милая Верочка, она так развеселилась. Нину поражала почти птичья ее беззаботность. Вероятно, были заботы, тяготившие Верочку, но никому и в голову не приходило предположить о ее заботах.

Но, может быть, все это только кажущаяся бессмыслица действий, такая же, как и в природе — смена дней, у птиц — их оперений, перелеты. Может быть, в этом и только в этом — смысл жизни? А вся эта значимость деятельности, условности ценности — суета.

Антон несколько раз пересаживал Нину. Несколько раз заставил поворачиваться. Наконец нашел нужное положение. Пристально взглядывая на нее, он начал быстро водить карандашом по бумаге.

И она испытывала волнение. Волнение и ответственность. Сидела молча и напряженно.

— Расслабьтесь. Думайте о чем угодно.

Она подумала, что Антона она видит в этом доме в первый раз. И это странно, хотя в общем-то ничего странного в этом не было. Здесь люди сменялись часто. Верочке было необходимо это постоянное движение вокруг: звонки, приходы, уходы. Знакомства она завязывала очень легко и все низала, низала людей, самых разных, разнородных, в пестрые бусы, ожерелье, которыми украшала себя. И за это платила своим участием, заботой, доброжелательством. Ведь все они, кто там галдит сейчас, принимают здесь терапию ее доброты.

И опять Нина вернулась к своим обычным размышлениям, которые почти никогда ее не покидали. Ведь правда, люди теперь как никогда испытывают дефицит времени во всех своих делах и действиях. Нервная система в постоянной перегрузке, единственная мысль — надо сделать быстрее, в короткий срок. Время летит… Даже наверное, нервная система имеет те же механизмы появления перегрузки, что и мышечная. И терапия доброты адресуется прямо к энергетическим системам нервных клеток. Пожалуй, следующая моя статья и будет именно об этом, о терапии доброты.

Доброта, думала Нина. Доброта — это самый большой человеческий талант. Самое главное богатство.

— Они замучили бедного Люсика. Я позвала их, чтоб они купили себе по галстуку, а они расспрашивают его о космосе. Что она там знает об этом? — заговорила Верочка, снова войдя к ним. — Как движется портрет? Можно посмотреть?

Но Антон взглянул на нее так, что она отпрянула.

— Не буду, не буду! Ведь там, в Америке, ее интересовали цены на шмотки, на продукты, а не космос. Кретины! А потом, кому это интересно? Путь к звездам! Тем, кому плохо на Земле? Мне хорошо на Земле.

Это звучало шуткой в ее устах, насмешкой, вызовом. Но это была правда, правда Верочки. Потому что главным законом ее жизни было то, что ей хорошо на Земле. Да, ее законом и ее талантом.

И что собою представляет Нина, со всем своим заумством, по сравнению с этой Верочкиной победительной силой. По сравнению с ее талантом не думать о завтрашнем дне, а если и думать, то только как о дне радостных свершений и ждать его только с этой единственной позиции. Очевидно, существует равновесие в мире и человечеству необходимы Верочки.

Ей бы памятник надо поставить, думала Нина. При жизни. При жизни потому, что бессмертие не нужно тем, кому хорошо на Земле.

— Вы давно знаете Веру Николаевну, — спросила она и тут же осеклась.

— Да разговаривайте, ради бога. Мне это нисколько не мешает, наоборот. А то из вас никак не вытащишь свободу. Вы вся какая-то сделанная. Разговаривайте, вы же любите поговорить.

— Вы откровенны.

Правда, как часто она сама себя упрекала за эту свою сделанность, напряженность. — Так вы давно ее знаете?

— Меня притащили сюда, когда все это стряслось, умер отец, ну и всякое другое. Меня пригрели, как и всех. Конечно, я благодарен…

— А почему вы не напишете ее портрет?

— Не приходило в голову.

— Она просто создана для живописи. Синие-синие глаза, золотистые волосы, розовость.

— Вот вы ее и напишите, Кстати, чем вы занимаетесь?

— В настоящий момент позирую вам.

— Позируете вы и не только в настоящий момент. Но я не об этом. Чем вы занимаетесь? Работаете?

— С утра до ночи.

— Над чем?

— Наши области очень похожи. Только вы приоткрываете мир средствами искусства, а мы науки. Я физиолог.

— Слишком широко, поконкретней.

— Как бы вам объяснить?.. Еще с древних времен люди искали суть жизненной силы. А теперь мы ее измеряем. Этим я и занимаюсь. Она перестала быть мифической, это всего лишь энергия распада одного из органических соединений.

— Я от этого далек.

— Как сказать! Эта самая энергия сейчас выделяется в ваших нервных клетках, и очень интенсивно.

— Я этого не замечаю.

— В процессе творчества вы похожи на спринтера. У меня нет с собой прибора, я бы могла замерить, насколько больше сейчас вы поглощаете кислорода.

— Значит, смерть, по-вашему, тоже творчество?

— Конечно. Давно умер ваш отец?