Большая охота - [37]

Надо заметить, что основы этики, добра и справедливости завоеватели не проходят даже в детском саду. Персы не исключение. Хотя, конечно, и в темном царстве иногда бывают какие-то проблески. Например, незаурядный персидский властелин Дарий Первый создал справедливый свод законов для внутреннего употребления. Внешняя политика оставалась неизменной – грабеж, разбой, насилие.

После трех поражений персы задумались, зашевелили мозгами. Раньше, мозговали они, вроде получалось: подвергли разграблению и Вавилон, и Египет, и всю Малую Азию. А с Грецией, туды ее в качель, – осечка!

Так и не додумались ни до чего. А ведь могли бы додуматься, проанализируй они хотя бы фермопильский случай с тремястами спартанцами. Фермопилы для греков – что Брестская крепость для русских.

Пока персы в раздумьях чесали репу, к власти в Греции пришел Александр Филиппович, то есть, Македонский. Памятуя о вероломном коварстве соседей, юный полководец-царь не стал дожидаться их очередного вояжа, сам двинул на них свои фаланги. И при Иссе уничтожил армию врага. Персия рассыпалась.

Шло время. Через несколько лет после смерти Македонского империя великого полководца тоже рассыпалась. В пух и прах. Таков непреложный закон общественного развития: империи, основанные на насилии, обязательно рушатся!

Александр Великий об этом не знал, персы, естественно, тоже. Им простительно. Об этом не догадывались даже тираны новейших времен – Наполеон и Гитлер.

…Кстати, о Фермопилах. Деревенька жива! На месте тогдашнего поля боя возвышается памятник царю Леониду и его бойцам. На постаменте – воин, бросающий копье. И слова: «Хочешь взять – приди и возьми».

Персы ведь как? Считали, что это просто триста придурков встали против целой армии.

А греки Родину защищали! И Гитлер думал, что покорит русских до зимних холодов. Но они выстояли и победили. Русские-россияне Родину защищали!

Ноктюрн

Ночь – тихая, трепетная, теплая – тонула в сиянии петербургских огней. Дворец Дашковых, где потихоньку таял бал, но откуда еще сочились сквозь яркие стекла и падали на сугробы остатки музыки, наполнялся отъездной суетой.

Ванюшка, лакей Адалии Полетики, толкнул дремавшего кучера, Петра Ивановича, как только услышал, что от крыльца прокричали протяжно и громко имя графини.

– Трогай, батюшка!

Он спрыгнул с облучка и побежал петушком рядом, а когда карета остановилась аккурат напротив каменных львов на тумбах, распахнул дверку и откинул порожец. Графиня медленно спускалась по ступенькам, сопровождаемая Пушкиным. Александр Сергеевич держал ее за локоток и рассказывал что-то веселое. Адалия смеялась, окуная лицо в соболя.

Они подошли к карете и остановились – до того хороша была ночь! Пушкин провел ладонью по курчавым волосам своим, сметая снежинки, приставил цилиндр к груди своей, продекламировал:

«Ее глаза так полны чувством,

Вечор она с таким искусством

Из-под накрытого стола

Свою мне ножку подала!»

Адалия расхохоталась задорно и лукаво, захлопала в ладоши:

– Браво, Александр Сергеевич! Ну и как ножка?

Она стояла перед Пушкиным – высокая, стройная, с прекрасными тонкими чертами лица – первая красавица «Северной Пальмиры». Он стоял перед Полетикой – небольшого росточка, с презабавным подвижным лицом, на котором выделялись огромные синие глаза – первый поэт России, первостатейный ловелас державы.

– Подозреваю – божественная…

– Идемте же, – сказала она нежно.

Они сели. Ванюшка хлопнул дверкой, вскочил на запятки и крикнул звонко:

– Трогай!

Запряженная цугом четверка лошадей сделала разворот и пошла мощным ходом к Невскому. Но едва промчались они полверсты, как Петру Ивановичу дали знак натягивать вожжи.

Экипаж остановился.

Александр Сергеевич молча вышел из кареты. На его побледневшем лице блуждала насмешливая улыбка. Из нутра донеслись гневные фразы, произнесенные по-французски с такой яростью, что Петр Иванович от неожиданности даже вздрогнул, а Ванюшка, понимавший немного по-парижски, в изумлении раззявил рот: графинька довольно неприлично выражалась!

– Пошел! – крикнула Адалия кучеру. Кони рванули, карета помчалась, лишь обернулся Ванюшка разов как бы не десять и едва не свалился с запяток.

…Никто никогда не узнает, что там случилось – в карете. Входили друзьями – расстались врагами. Есть историки, полагающие, что Полетика добивалась любви Пушкина – из любопытства. Но он ее отверг. После этого случая Адалия оказалась в числе организаторов гнусной травли Пушкина, приведшей его к Черной речке. Ненависть к Пушкину у нее не иссякла с годами. Когда в Одессе (там она доживала свой век), через полсотни лет, открывали памятник поэту, Адалия – древняя и страшная – рвалась, по свидетельству очевидцев, в каком-то безумном порыве, чтобы плюнуть на бронзовый монумент.

Досадовал и Ванюшка. Он так хотел улучить минутку и выпытать тишком у Александра Сергеича: так кто ж убил царевича Димитрия – царь Борис Годунов или кто?

Ванюшка все оборачивался и оборачивался.

А Пушкин все стоял, одинокий и маленький, на зимней пустынной дороге и все держал свой цилиндр в прощальном приветствии…

Ямбургские характеры Очерки. Публицистика

Газовые океаны Заполярья