Большая книга ужасов — 74 - [80]

— Виталя, что может быть антиподом крови? Ты должен знать. В алхимии стопудово есть какая-то противоположность.

Невнятно бормотавший и суетившийся до этого дурачок вдруг замер и очень пристально уставился на своего напарника. Лицо его начало твердеть, становясь похожим на маску, и он начал цитировать не своим голосом, прикрыв глаза, будто читая с листа:

— С точки зрения коллоидной химии, кровь представляет собой полидисперсную систему — суспензию эритроцитов в плазме. Эритроциты находятся во взвешенном состоянии, белки образуют коллоидный раствор, мочевина, глюкоза и другие органические вещества и соли представляют собой истинный раствор. Поэтому с точки зрения законов физической химии оседание эритроцитов является своеобразной формой оседания суспензии.

В первые пару секунд Роман просто опешил. Не способный нормально связать несколько слов Виталя вдруг стал декламировать цитаты из учебника химии, как ученый на симпозиуме. У Волкогонова появилось подозрение, что Виталя просто издевается над ним, играет в какую-то свою игру.

— Хватит цитировать! — гаркнул он, окончательно теряя терпение. — Ответь на простой вопрос: что в алхимии является антиподом крови?

Виталя покивал с выражением умудренного старца и стал внимательно смотреть на предметы, расставленные на кафедре.

— В каббалистике кровь — это материализация души. Каббала, по сути, дисциплина очень близкая к алхимии… В определенных аспектах, конечно…

Этот ровный, спокойный, уверенный голос дурачка пугал Романа. По спине бегали холодные мурашки. Но парень, у которого не было других вариантов, хотел принимать внезапное здравомыслие психа за большую удачу.

Да и особо раздумывать обо всех странностях возможности не было. Да и мало, что ли, уже вокруг странностей?

Дурачок продолжал вещать. Разумно и весомо:

— …Вот и получается, что с каплей крови Юля отдала частичку своей души. А что может стать антиподом души?

— Не знаю… Бездушие?

— Не пори чепуху, — раздраженно бросил Виталя, стукая об пол штативом. — Нет у души антипода. Есть тело, но это не антипод.

— А-а-а-а.

Волкогонов кивнул, но так и не понял, куда клонит его напарник. Виталя снова грохнул импровизированным посохом и наклонился близко-близко к Роману. Так близко рельеф его костистого лица до ужаса походил на каменную маску.

— Юля отдала частичку себя — а тебе нужно отдать все, что у тебя есть, чтобы спасти ее и других, чтобы уничтожить апейрон. Так давай. Давай же!

— Что?! — невольно выкрикнул Роман, отшатываясь от безумца. Ему стало очень страшно. В эту минуту Виталя пугал его чуть ли не больше, чем протовещество, чем перспектива гибели всего мира. Но отступать было уже некуда.

— Что я могу отдать?

— Все, — послышался ему негромкий ответ Витали. — Деньги для начала.

— Деньги?

В рюкзаке у Романа лежала пачка банкнот — все его сбережения, которые он собирал на новую гитару и комбик и на чертову годовую оплату репетиционной базы. Волкогонов судорожно сглотнул и принял решение. Если протовещество поглотит мир, деньги ему уже не пригодятся.

Как только деньги соприкоснулись с деревом столешницы, они стали дымиться, шипеть и потрескивать. Огня не было, но бумага истлевала прямо на глазах, превращаясь в серовато-желтую горстку праха.

— Мало, — констатировал Виталя, не отрывая глаз от невероятной метаморфозы. — Давай все, что ты создал. Все, что сделал. Все, чем ты останешься на этой земле.

Душа Романа рухнула в пятки — даже дыхание перехватило. Но отступать было уже некуда. Он прекрасно понял, о чем говорил Виталя. Конечно, не о табуретке, сколоченной на уроках труда. Не о торте, испеченном ко дню рождения мамы. Он вытащил из рюкзака сильно потрепанную тетрадку, в которой записывал свои стихотворения с шести лет, которую хранил и берег, которой поверял все свои самые сокровенные мысли.

Чтобы положить тетрадку на кафедру, парню пришлось закрыть глаза: ему казалось, что он вырывает себе легкое, так трудно и больно стало дышать — смотреть на то, что произойдет с его внутренним миром (а именно этим была наполнена каждая страница), не было никаких сил.

Раздалось душераздирающее шкворчание, запахло горелой бумагой. Однако, когда Роман открыл глаза, стало ясно, что и на этот раз ничего не изменилось.

— Все равно мало, — констатировал псих и посмотрел на Волкогонова обвиняющим взглядом, словно тот намеренно что-то скрыл или не пожелал отдать на общее благо. Парень растерянно пожал плечами.

— Мало, говорю.

— Но у меня больше ничего нет.

— Ага, конечно, — голос Витали звучал будто издалека, сочился издевкой. Из его облика пропали все признаки безумия, а во взгляде проступили властность, сила, целеустремленность. Дурачка больше не было. Да и был ли он на самом деле?

Но Роман не заметил этого — перед его глазами стоял образ Юли. Ее фигура наливалась цветом, объемом, приковывала к себе внимание, завораживала.

Но наваждение длилось недолго — облик его прекрасной возлюбленной замерцал и исчез, а в уши ворвался скрипучий рев Витали:

— Мало! Мало! Деньги — тлен. Стихи забываются. Освободись! Отдай мне себя! Силу! Здоровье!

В момент секундного колебания перед глазами Волкогонова снова появилась Юля. Она манила его куда-то, протягивала руку, предлагая пойти вместе. Пойти туда, где намного лучше, где нечего бояться, где тепло и радостно, где не нужно постоянно превозмогать себя, страдать и бороться. Там, куда звала его любимая, они смогут быть счастливы. Вместе. Все, что требуется от Романа, — избавиться от своей так называемой силы. Да и не было ее никогда, он же не Серега Зигунов. Не Шаткин. На физкультуре пятерку ему ставили просто чтобы не портить аттестат. Здоровье? Да оно уже и не нужно. С таким богатством совсем не жаль проститься.