Большая книга ужасов — 74 - [78]

Они поднимаются — и Роман сам начинает схлопываться, мысли становятся примитивными, слышно плохо, видно тоже плохо, и ему хочется никуда не бежать, а съежиться, уменьшиться, превратиться в эмбрион, чтобы большие мысли не разрывали голову, уменьшаться, превратиться в точку и исчезнуть.

— Бежать. Бежать. Бежать. Юля. Юленька. Бежать. Мы справимся. Я спасу. Юленька.

Глава 25

Я был рожден из Хаоса.

Да, моему создателю пришлось применить различные ухищрения, чтобы извлечь меня из темноты безвременья и всеобъемлющей пустоты.

Это напоминало индийскую легенду о том, что если правильно играть на дудочке — то из мешка появится змея и будет танцевать.

Карло Пазоротти нашел эту мелодию, подобрав элемент, эмоцию и магию.

Но мне нужно понять, как устроено все, чтобы все изменить. Все — вселенную.

И мне помогла греческая космогония.

Согласно убеждениям древних греков, из Хаоса родилась Земля-Гея, черная бездна Тартар и Эрос.

Автор учебника уверял, что тот перво-Эрос — это вовсе не земная любовь. Это то, что мы назвали бы силой тяготения, существующей в мировом пространстве как закон. И эта сила приводит в движение и Хаос, и Землю.

Глупый автор.

Я сразу понял, что это — любовь.

Непонятная, неподвластная мне любовь.

Заставить себя двигаться становилось все труднее. Роман чувствовал, как все тело наливается какой-то тяжестью и одновременно будто расплывается. Мысли начинали путаться, образ Юли, который он старался удержать в голове, мерцал, превращаясь в невнятное пятно, голова болела все сильнее — там копошился миллион невидимых червяков, неистово пожирая мысли и эмоции.

Виталя топал рядом, похохатывал и подталкивал спутника своим штативом. Несколько раз Волкогонов замирал, старался присесть или даже прилечь прямо на ступеньках.

«Схлопываюсь. Схлопываюсь», — крутилось в голове одно слово. Поначалу оно вызывало ужас, потом стало просто отголоском, а через несколько минут и вовсе потеряло смысл.

— Вставай, дурень! — схватил за руку парня неутомимый великан и грубо вздернул на ноги. Сил передвигаться у Романа, казалось, уже не осталось, и он тупо уставился на Виталю и свою руку, обмякшую в железной хватке. Рука плыла, теряла четкость очертаний.

— Шевелись давай. Недалеко.

— Не-е-е-е, — вяло промычал в ответ Вокогонов, приваливаясь плечом к стене — она была теплая, пульсирующая. Он начал проваливаться в это засасывающее нечто. Глаза стали закрываться сами собой, но настырный псих не позволил напарнику остаться на месте, вцепившись в размякший локоть, он с силой выдернул Романа из объятий трансформирующейся материи и потащил по коридору.

Странное дело, но соприкосновение с Виталей вернуло парню часть утраченных сил и способности мыслить. Он покорно пошел за своим проводником, который, судя по всему, вообще не ощущал влияния протовещества.

За окном шумел беспрестанный ливень, и Волкогонов с вялым удивлением заметил, что на улице уже наступила ночь («сколько же мы уже ползем по школе»?), а в коридорах царит чуть фосфоресцирующая темнота.

— Заперто, — констатировал Виталя, подергав за ручку двери кабинета химии.

— Ладно. Тогда…

Роман снова попытался прислониться к стене, но псих ему не дал — рывком заставил встать ровно и перетащил на середину коридора, чтобы у раскисшего спутника не было шансов незаметно лечь или влипнуть в стену.

— Не ладно. Ключ есть. Я найду. — Виталя пошарил за деревянным наличником над дверью и победно продемонстрировал Роману блестящий ключик. — На практике туда клали. Студентами еще. Ха!

Замок щелкнул, и дверь распахнулась в темное чрево кабинета химии.

Волкогонов с трудом переступил невысокий порожек и огляделся — глаза давно привыкли к темноте, и, хотя картинка периодически плыла и рябила, он хорошо видел окружающие предметы. Потолок и стены помещения пульсировали, отливая влажными склизкими бликами. Биомасса апейрона дышала, трепетала, тянулась к школьнику, почти потерявшему способность реагировать на внешний мир.

Но Виталя не давал Роману шанса замереть и раствориться, поддаться настойчивому зову протовещества, постепенно вбирающему в себя все живое и неживое. Твердая рука толкнула Волкогонова к кафедре, на которой были расставлены какие-то реторты, мензурки, горелки, валялись химические весы и куча других мелочей. Видимо, Грехова пыталась что-то сделать, найти возможность победить апейрон, но не успела.

— Что надо? — требовательно спросил Виталя. — Говори, я буду носить.

— Надо… нам надо, — произносить звуки было ужасно трудно, буквы разбегались, слова теряли смысл. — Солнца нет… чтоб луна… чтоб свет. Надо потом…

Псих нетерпеливо грохнул штативом об пол, подбежал к застывшему парню, развернул его лицом к доске и сунул в руку мел.

— Рисуй что надо. Открой фото на телефоне — и рисуй.

Роман покорно кивнул и на миг замер — чтобы достать телефон, ему нужно отпустить иридиевую плату. Он уже не слишком понимал почему, но от этой мысли его пробрало таким ужасом, что даже думать стало легче: нутряной животный страх окатил с ног до головы ледяной волной, смывая апатию и часть щупалец, бесцеремонно копавшихся в его мозгу.

«Черт! — только и подумал парень, на миг зажмурившись. — Юля, Юленька, выручай!» Набрав полную грудь воздуха, будто перед прыжком в воду, Волкогонов разжал непослушные пальцы, отпустил спасительный иридий и быстро достал из другого кармана смартфон, открыл нужную фотографию.