Большая книга ужасов — 74 - [71]

Роман, не отрываясь, смотрел в глаза безумца, пытаясь пробиться к остаткам его сознания, помочь, удержать на плаву то, что когда-то было человеком. И совместные усилия двух людей дали результат: Виталя заговорил глухим, надтреснутым голосом, медленно выговаривая слова, но его речь была ясной и осмысленной:

— Аспирантами нас повезли на «Биосинте». Мы должны были принять участие в секретной разработке… в эксперименте… Там… там… Не могу! Не могу говорить! Нельзя! Там ничего не вышло. Катастрофа. И меня в больницу положили. И нескольких еще. Держали в больнице. Долго. И никакой науки. Я завязал, завязал. Меня отпустили. Но говорить нельзя. Нет. Нет!

Фразы Витали становились все менее связными, было видно, каких усилий ему стоит произносить даже их — он сделался пунцовым, на висках и шее повздувались вены, будто дурачок волок за собой стокилограммовую штангу. Огромная рука психа намертво вцепилась в плечо Романа и немилосердно сдавила, словно парень остался единственной опорой на земле. Но Волкогонов даже не обратил на это внимания, напряженно вслушиваясь в каждое слово.

— Тихо. Тихо. Не говори. Я знаю, что там случилось.

— Знаешь? — Виталя отпустил собеседника, несколько раз стукнул штативом об асфальт и с сомнением покачал головой. — А что? Что знаешь?

— Лариса Николаевна мне рассказала, что в лаборатории «Биосинтеза» работали над созданием протовещества. Как вас водили в закрытый бункер к какому-то итальянцу-ученому. Что он вроде бы со средних веков дожил до наших дней. Говорила про то, как он проводил эксперименты с апейроном и сам частично им стал, или что-то в этом роде. А потом у итальянца случился приступ, и все, на кого попала эта его слизь, сильно пострадали. Лариса Николаевна собрала немного того странного вещества и потом проводила свои эксперименты…

Дурачок уронил штатив, схватился руками за голову и зажмурился, будто не желая слушать того, что говорил ему Волкогонов.

— Вот дура. Вот дура. Нельзя же. Рассказывать нельзя, и с апейроном нельзя. Ох, Лариса. Что ж она натворила…

— Натворила, натворила, — в тон Витале отозвался Роман, отнимая его руки от головы. — Только ее эксперимент удался. Ты же знаешь, правда? Все, что вокруг происходит, — это апейрон. И мне очень нужна твоя помощь, Виталя. Очень нужна. Пожалуйста, не бросай меня.

Дурачок открыл глаза и посмотрел на старшеклассника, будто впервые увидел — взгляд его был острым, пытливым и сосредоточенным:

— Ладно. Но и ты не бросай.

— Хорошо, — серьезно кивнул Волкогонов. — Ты моя единственная надежда. Так что будем держаться вместе.

— Вместе, ага.

Роман вздохнул с облегчением, похоже, с Виталей все-таки можно было наладить контакт, и теперь маленькая надежда на спасение стала чуть-чуть больше.

Тут ему в голову пришла еще одна мысль, и парень пытливо посмотрел на вновь обретенного напарника:

— Виталя, а ты не чувствуешь, что у тебя в мозгах кто-то копается?

Дурачок на секунду задумался, а потом усмехнулся и постучал себя пальцем по голове:

— Негде копаться.

— То есть ты не ощущаешь никакого постороннего присутствия в своих мыслях?

— Постороннего никакого.

— Круто! Мы рядом со школой, а апейрон не может влезть в твои мысли.

Лицо психа приобрело назидательное выражение, он поднял палец и произнес так, будто объяснял очевидное бестолковому ребенку:

— Виталя за чертой. Он прошел в маленькую дверь, и его думы устроены по-другому. Нельзя изменить, что уже изменено. Протовещество не мое, не может меня менять, брать мысли. Виталя совсем другой.

Роман улыбнулся и согласно кивнул. Видимо, в этом и заключалась сила безумца — его мозг был слишком поврежден и функционировал совсем иначе, чем мозги обычных, нормальных людей. А сверхразум был настроен именно на «нормальность», на то, что можно понять и оценить рационально. И хотя эмоции и чувства людей служили для него дополнительным источником энергии, апейрон не знал, что они собой представляют, не мог на них повлиять. Душевнобольные люди зачастую живут инстинктами, эмоциями, голосами из своих внутренних миров, а не общепринятыми нормами и законами логики, так что и мерить их нужно совсем другой меркой. Той меркой, которой у протовещества не было.

Еще раз поблагодарив про себя спасительницу — Надю (черт, у нее даже имя символичное — Надежда! И как я раньше не замечал?), Роман повернулся лицом к злополучной школе. Ему удалось отыскать свое «божественное безумие», теперь оставалось это оружие правильно применить.

Глава 23

Есть еще одно пространство, еще одно бытие.

Есть еще одна материя, более темная, чем дыры среди межзвездной пыли.

Она находится в голове у человека.

Это не объяснить науке, этого нет ни в одном хранилище знаний.

Но эта черная дыра глубже, чем любое пространство или время.

Я не могу дать ответ на собственный вопрос: как человек может это организовывать?

Но я узнаю, если сам окунусь вглубь.

Если открою эту дверь.

Впереди ждало прямое столкновение с протовеществом, и Роман прекрасно это понимал — тянуть было нельзя. Но прежде чем отправиться на «последнюю битву», оставалось выяснить у Витали как можно больше. Он явно располагал огромными залежами информации по апейрону, и хотя выудить что-то стоящее было не так уж просто, результат мог стоить потраченных усилий. На данный момент оставался нерешенным самый важный вопрос: как лишить протовещество силы, как его победить? Волкогонов очень рассчитывал, что ответ к этой задачке запрятан где-то в голове безумного великана. Как показывала вся предыдущая беседа, Виталя, хоть и был не в себе, сохранил много полезных воспоминаний о времени, когда он, Лариса Николаевна и другие студенты занимались изучением апейрона. И если Грехова многого об экспериментах не знала, не хотела знать или забыла, то Виталя хранил и лелеял эти воспоминания. В конце концов, именно столкновение с протовеществом превратило его в безумца, и только воспоминания об исследованиях остались связью «дурачка» с окружающим миром. И как оказалось сейчас, эта связь давала надежду на спасение и для самого Витали, и для всех остальных людей.