Большая книга ужасов — 74 - [70]

«Только его мне сейчас и не хватало», — внутренне застонал Роман и тут же осекся. Догадка так поразила его, что парень даже дышать перестал. Ну конечно! Вот же оно, безумие!!! Все верно — именно этого психа и не хватало. Правда, пока не понятно, как Виталя сможет ему помочь (и сможет ли вообще), но решение пришло к Волкогонову само, что называется, «на своих двоих», так что игнорировать его было бы настоящим преступлением. А это значило только одно: нужно побороть свой страх перед безумцем и попытаться наладить с ним контакт.

Роману потребовалось пару минут, чтобы собраться с духом и сделать шаг из подворотни навстречу дурачку.

Заметив движение, полоумный бугай остановился, впечатав в землю обе ноги и конец штатива. Он очень пристально смотрел, как Волкогонов к нему подходит, и даже перестал дергать лицом, плотно сцепив зубы.

Роман не мог догадаться, что у Витали на уме и не кинется ли он на парня, когда тот окажется в зоне досягаемости. Но выбора не было, приходилось довериться предчувствию. Так что Волкогонов вытянул вперед открытую ладонь, предлагая другому человеку рукопожатие, и негромко сказал:

— Привет, Виталя.

В ответ псих по-птичьи склонил голову к плечу, с прищуром посмотрел на Романа и усмехнулся. Усмехнулся практически нормально, как обычный человек.

— Здорово, дядька. — Голос безумца звучал странно, но слова были сказаны внятно и четко. Волкогонов во все глаза уставился на Виталю, не зная, как реагировать. Он так и стоял с протянутой для рукопожатия рукой, пока «дурачок» не хлопнул его по ладони:

— Руку-то опусти, не на паперти.

Роман медленно опустил руку, но отвести взгляда от странной физиономии «дурачка» так и не смог.

— Я… — начал он и запнулся, не зная, что сказать. Все мысли перемешались, и парень никак не мог сосредоточиться: ему столько нужно было сказать Витале, о стольком спросить, попросить о помощи, наконец, но он никак не мог подобрать нужные слова. Как разговаривать с безумцем?

— Так и будешь на меня пялиться? — прогудел детина, и его лицо снова задергалось.

— Извини. Просто… Я не знаю… Ну, как сказать…

— Ага, с психами говорить сложно. Я знаю. Я знаю.

— Да нет, ну что ты.

— Ума много — вредно. От ума все беды.

Виталя скорчил понимающую гримасу, и Волкогонов невольно кивнул и усмехнулся. Глаза дурачка оставались все такими же пустыми, но что-то на их дне мерцало, заставляя поверить в то, что он сможет понять. И, возможно, даже лучше, чем может сам Роман.

— И не говори. Горе от ума… и сейчас от него так много горя, как никогда.

— Горе, да. Кругом горе.

Псих повертел головой и, будто иллюстрируя свои слова, ткнул штативом-посохом в сторону ближайшей фигуры, покачивающейся на невидимой нитке.

— Коллективный разум. Без человеков. Человеки не нужны. Синтез удался.

Роман не верил своим ушам. Конечно, Виталя говорил рублеными фразами, и на первый взгляд могло показаться, что в них нет смысла, но ситуацию он описал очень четко. Так четко, как не смог бы человек, не имеющий представления о происходящем. А значит, дурачок что-то знает. Возможно, даже намного больше, чем можно предположить. В конце концов, слухи о том, что когда-то он работал на «Биосинтезе» и занимался наукой, могли оказаться абсолютной правдой. Решив, что попробовать стоит, Волкогонов спросил:

— Виталя, а правду говорят, что ты в химии разбираешься?

Физиономия дурачка сморщилась — непонятно было, не то он задумался, не то сейчас расплачется. А через минуту старшеклассник услышал негромкий булькающий смех. Виталя активно закивал, постукивая по асфальту штативом, и, когда отсмеялся, сказал странным искаженным голосом, словно копируя кого-то другого:

— У вас блестящая кандидатская — одна из лучших на биохимическом факультете. Вас и Ларису Грехову ждет большое будущее. Да-да. Ха-ха-ха. Виталя был лучшим на курсе. Лучше всех. С Ларисой лучше всех.

— Ничего себе.

— Лучший, да. В большой лаборатории. Почти доктором стал.

На последних словах дурачок важно поднял палец, будто подчеркивая значимость сказанного. И тут же его будто переключило, он опасливо огляделся, щурясь на неподвижные фигуры вокруг.

— Но это неправильно. Так случиться — это плохо. Неудачный эксперимент. Не должно так.

Виталя заерзал на месте, непрерывно вертя головой и бубня что-то нечленораздельное, несколько раз плюнул себе под ноги, постучал штативом о землю, и Роман понял, что дурачок снова погружается в свое обычное состояние. Допустить этого было никак нельзя, так что парень, даже не успев подумать, схватил Виталю за руку и повернул к себе, снова привлекая внимание.

— А что случилось? И когда это было? Расскажи мне, пожалуйста, это очень важно.

— Нельзя, — вырвал руку безумец и отчаянно затряс головой. — Нельзя говорить. Запрещено.

— Виталя, ну пожалуйста! Ты же видишь, что творится!

— Видишь, да. Но сказали — нельзя рассказывать.

— Неужели ты так все и оставишь?!

Вопрос вырвался у Романа сам собой, от разочарования. Было заметно, что дурачок все дальше уходит в свой мир и добиться от него помощи, похоже, не удастся, но парень не мог с этим смириться. Перед ним стояла его единственная надежда. Единственная надежда его родителей, одноклассников, учителей, жителей Пензы, а может, и всего остального мира. И Волкогонов был готов на что угодно, только бы эта надежда не исчезла. Но как ее удержать, он не знал. Именно это отчаяние и прозвучало в вопросе, на который Роман не надеялся получить ответ, но не мог не задать. Возможно, эта мольба что-то затронула в расстроенном разуме Витали. Лицо дурачка застыло, а затем на нем отразилось мучительное напряжение, как будто он пытался сложить разрозненные кусочки головоломки, преодолевая огромное сопротивление.