Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - [66]

Яс тогда не представлял, конечно и доли того, какого масштаба достиг культ Ленина в начале восьмидесятых в СССР. КПСС, искоренив, как она тогда считала, навсегда Бога в массах в Советском Союзе, низведя даже само написание его имени (согласно правилам русского языка тех лет, слово «бог» следовало писать исключительно с маленькой буквы и никак иначе), а точнее, оставив его одним лишь дряхлым старушкам в косынках за оградою немногочисленных церквей, мечетей и синагог, создали из Ленина собственного идола, заменяющего божество, существование которого они так убежденно и яростно отрицали. Образ Ленина стал точно более вездесущим, чем любой другой лик, включая образ Иисуса во всем мире – промышленное производство бюстов и печатные станки работали в СССР без остановки. Яс прочитает потом, что более полутора тысяч его статуй в полный рост возвышались на центральных площадях абсолютно всех крупных городов СССР, да что там СССР – по всей планете. Европа, Азия, Африка и Америка… от Магадана до полярной арктической станции – каменные и металлические идолы «самого человечного человека» взирали со своих постаментов на людей самых разных убеждений, культур и цветов кожи. И это только статуи – небольшие бюсты в кабинетах руководителей и их замов – эти было вообще не сосчитать.

Профиль Ленина красовался на четырех крупнейших советских банкнотах: в десять, двадцать пять, пятьдесят и сто рублей. Яс, как и каждый школьник младших классов, конечно, носил в школе на груди октябрятскую звездочку с детским портретом кудрявого Ильича. Если кто-то приходил в школу без этой звездочки, то в тот же день в дневнике у несчастного появлялась соответствующая надпись красными чернилами. Потерять значок было тяжким советским грехом, и когда такое вдруг случалось, родители сразу же спешили в ближайший киоск восполнить эту сакральную потерю. Яс со своими однокашниками как-то даже затеял большую дискуссию на предмет того, ходил ли Ленин, когда он был жив, в туалет (особенно, по большому). Ни одна сторона тогда так и не убедила другую в правоте своей теории, а сам Яс, хоть тогда и встал на сторону тех, кто был уверен, что «ходил», в глубине души на сто процентов все же не был уверен в этом. А теперь этот светоч нового мира лежал перед ним в своем хрустальном саркофаге, и было отчетливо видно, что росту в нем немногим более, чем в семилетнем Ясе. «Все-таки, точно Ленин писал и какал», – думал Яс, выходя с дедом и сестрой из Мавзолея, и ему было немного неудобно перед самим собой за то, что только одна эта мысль и осталась у него в голове, после многочасового стояния в очереди и изумленного экспресс-осмотра сверкающего гроба. Был ли он разочарован? Скорее, ошеломлен. Впрочем, совсем недолго: скоро это событие было задвинуто им в глубины памяти порцией мороженого «Бородино», настолько редкого, что в родной Алма-Ате никто из его друзей и слыхом не слыхивал, а ведь оно было еще вкуснее эскимо! В общем, из всей их музейной московской эпопеи, больше всего положительных эмоций в результате принесли бивни мамонта.

Во время той поездки посетили они и малую родину деда, деревню Поповкино, которую Яс тоже запомнил очень хорошо. Их путь начался с какого-то большого серого автовокзала в Москве, потом автобус привез их на автовокзал в Волоколамске, а потом их забрала «Нива» какого-то тоже дальнего родственника и они втроем тряслись еще часа полтора-два по ухабистой, хлюпающей после утреннего дождя дороги, настолько разбитой, что за это время они проехали всего несколько километров. Само путешествие в Поповкино, состоящее к тому времени всего из нескольких покосившихся деревянных черных избенок (Яс до этого думал, что такие бывают только в русских народных сказках) не было бы таким запоминающимся, если бы не убийство псом курицы, первого относительно крупного живого существа, принявшего насильственную смерть у Яса на глазах.

Черная курица выскочила из черного курятника, черный дворовый пес в несколько прыжков настиг ее, схватил за горло – и вот она уже, обмякшая, с закатившимися глазами, покорно висит в пасти этого пса, посередине черной земли подворья. Ясу снова стало очень противно, как тогда на Иссык-Куле. Но тогда его взору предстала уже мертвая плоть, жизни которой до этого он не видел. А тут переход от жизни к смерти был таким быстрым и таким абсурдным, что у Яса закружилась голова и его стало немного подташнивать при виде этой, еще минуту назад носившейся по двору курице, которая теперь безвольно болталась меж двух собачьих челюстей. Пса отругали, забрали у него измочаленную тушку, хозяйка вынесла таз с горячей водой во двор и стала ощипывать мученицу у пса на глазах. Из курицы сделали лапшу, Ясу положили гребешок, самое вкусное, по уверениям деда куриное место, но после увиденного ему не то, что гребешок, а и саму эту лапшу есть не хотелось. Так тарелка с супом и осталась нетронутой на столе. Странно, подумал Яс, а уже мертвых куриц, которых я никогда не видел живыми, я ем с удовольствием. И в очередной раз энергично помотал головой в разные стороны на предложение деда съесть хотя бы ложечку. Лучше он съест еще кусок черного хлеба с маслом и сахаром. Клеенка, масло и сахар выгодно белели посреди всей остальной черноты деревни, сруба и сарая.