Большая четверка. Смерть лорда Эджвера. Убийство в Месопотамии - [167]

Как я сказала, я была перепугана и только пристально на нее смотрела.

У меня не было времени разбираться, что это за бумажка, так быстро она ее у меня выхватила. Но вот ведь смешно, когда она загорелась, она развернулась в мою сторону и я увидела, что там были чернилами написаны какие-то слова…

Только когда я стала укладываться в постель, я поняла, почему они показались мне будто бы знакомыми.

Почерк был тот же самый, что и в анонимных письмах.

Не в этом ли была причина того, что мисс Джонсон дала волю угрызениям совести? Не она ли писала эти анонимные письма?

Глава 20 Мисс Джонсон, миссис Меркадо, мистер Рейтер

Я признаюсь, что мысль эта для меня была настоящим ударом. Мне никогда не приходило в голову связывать мисс Джонсон и письма. Миссис Меркадо – еще куда ни шло. Но мисс Джонсон была настоящей леди, такой выдержанной, разумной.

Но я задумалась, вспомнив разговор между Пуаро и доктором Райлли, который слышала вечером и который мог дать ответ – почему.

Если бы именно мисс Джонсон писала письма, это бы объяснило многое. Напоминаю вам, что я ни на минуту не допускала мысли, что мисс Джонсон имела какое-то отношение к убийству. Я прекрасно понимала, что неприязнь к миссис Лейднер могла заставить ее поддаться искушению и попытаться, грубо говоря, нагнать на нее страху.

Она могла надеяться, что отпугнет так миссис Лейднер от раскопок.

Но теперь, когда миссис Лейднер убита, мисс Джонсон испытывает ужасные угрызения совести, прежде всего за свою жестокую выходку, а также потому, что поняла, что письма ее выполняют роль хорошего прикрытия для настоящего убийцы. Неудивительно, что она так сильно упала духом. Она, без сомнения, была все же порядочным человеком. И это объясняло также, почему она с такой готовностью откликнулась на мое утешение: «Что случилось, то случилось, и ничего теперь не изменишь».

А потом ее загадочные слова, ее самооправдание: «Она никогда не была хорошей женщиной!»

Вопрос был в том, что мне с этим делать.

Я еще очень долго вертелась и ворочалась и в конечном счете решила, что при первой возможности дам знать об этом Пуаро.

Он появился на следующий день, но мне не удалось улучить момента поговорить с ним, что называется, приватно.

Мы только с минуту были один на один, и, прежде чем я успела сосредоточиться и решить, с чего начать, он подошел ко мне и стал нашептывать на ухо указания, что мне делать.

– Вот… Я буду говорить с мисс Джонсон и с другими в общей комнате. Ключ от комнаты миссис Лейднер при вас?

– Да, – сказала я.

– Très bien[114]. Идите туда, закройте за собой дверь и закричите. Не вопите, а закричите. Вы понимаете, что мне нужно? Тревога, удивление – вот что я хочу, чтобы вы изобразили, не сумасшедший ужас. Что касается объяснений, если вас услышат, я полагаюсь на вас: наступила на мозоль или что угодно.

В этот момент мисс Джонсон вышла во двор, и на большее времени не было.

Я прекрасно поняла, что было нужно Пуаро. Как только он и мисс Джонсон вошли в общую комнату, я прошла к комнате миссис Лейднер и, отперев ее, вошла и притворила за собой дверь.

Не могу не сказать, что чувствовала себя по-дурацки: стоять в пустой комнате и ни с того ни с сего орать. Кроме того, не знаешь ведь, насколько громко кричать. Я издала довольно громкое «ой», потом повторила его, немножко повыше и пониже тоном.

Потом снова вышла, приготовив объяснение, что наступила на мозоль (оступилась, я думаю, он имел в виду).

Но вскоре выяснилось, что объяснение не понадобилось. Пуаро и мисс Джонсон оживленно беседовали, и, по всей видимости, без перерыва.

«Так, – подумала я. – Это кое о чем говорит. Либо мисс Джонсон придумала, что слышала крик, либо это было что-то совершенно другое».

Я не стала входить, чтобы не помешать им. На веранде стоял шезлонг, и я села в него. Их голоса доносились до меня.

– Положение деликатное, вы понимаете, – говорил Пуаро. – Доктор Лейднер, очевидно, обожал жену…

– Он ее боготворил, – сказала мисс Джонсон.

– Он, естественно, рассказывал мне, как все участники экспедиции любили ее! А вот что они говорят? Естественно, они говорят то же самое. Это вежливость. Приличия. Это может быть правда! Но это может быть и неправда! И я убежден, мадемуазель, что ключ к нашей загадке в полном понимании характера миссис Лейднер. Если бы я мог узнать мнение, откровенное мнение всего персонала экспедиции, я мог бы составить себе картину. Вот, откровенно говоря, почему я сегодня здесь. Я знал, что доктор Лейднер будет в Хассаньехе. Это облегчает мне разговоры со всеми вами по очереди. И я прошу оказать мне помощь. Не выдавайте мне британских clichés[115], – попросил Пуаро. – Не говорите, что это не крикет и не футбол, и что плохо говорить о покойном не полагается, и что enfin[116] есть лояльность. Лояльность – вредная вещь в преступлении. Она то и дело искажает правду.

– Я не особенно лояльна к миссис Лейднер, – сухо сказала мисс Джонсон, и в голосе ее, несомненно, прозвучали жесткие язвительные нотки. – Доктор Лейднер – другое дело. Но она, в конце концов, была его женой.

– Вот именно. Я понимаю, что вы не хотели бы говорить что-либо против жены вашего шефа. Но это не вопрос рекомендации. Это вопрос о внезапной и загадочной смерти. Если мне придется считать, что убитая была просто ангелом, это не облегчит решения моей задачи.