Болотное гнездо - [60]

За столом засмеялись, зашумели. Санька посидел еще немного и вышел на крыльцо. Уже наступили сумерки, но над Аракчеем еще светила заря. Внизу, разрезав хребет на две части, от реки наползал туман. Он уже захватил выкошенную поляну, и стожки сена плыли по нему, как островки. Словно прислушиваясь к себе, стояли вдоль забора кусты, задрав в небо длинную сухую шею, застыл посреди огорода колодезный журавль. Было печально и тихо, лишь из дома время от времени доносились громкие возбужденные голоса.

Стукнула дверь, на крыльцо вышла Катя.

– Духотища, накурили, дышать нечем, – пожаловалась она. – Пора бы уж и по домам.

– Ты что, они пока все мировые проблемы не обсудят, не разойдутся, – в тон ей сказал Санька. – Я-то свою родню знаю.

– А потом раздерутся, – неожиданно зло добавила Катя. – Перепьются и начнут друг другу права качать.

«Нет, сегодня не будут, – подумал Санька. – Шипицына постесняются».

Катино замечание развеселило его. Сколько лет он не видел родню, а все осталось по-прежнему. Выпьют – начнут спорить, доказывать что-то друг другу, чуть что – и давай махать кулаками.

Откуда-то с улицы, сломав тишину, протяжно и длинно прокричал электровоз, Саньке он чем-то напомнил мычание пришедшей с пастбища коровы.

– Может, спустимся в сад, посидим на скамейке, – неожиданно предложила Катя. – Чего на виду торчать?

– А муж не поколотит?

– Муж? Что он, пастух мне? – делано рассмеялась Катя. – Он сейчас Шипицына сторожит, ему люди в тайгу на пожар нужны. А ты что, испугался?

«Нехорошо уходить с глаз», – подумал он, а вслух сказал:

– Да нет, чего мне бояться. Я уже давно ничего не боюсь.

– Тогда пошли.

Они спустились с крыльца, по дорожке прошли в сад. Катя, не оглядываясь, шла впереди, оставляя после себя запах духов и вина и еще чего-то неуловимого. Санька, ругая себя, что легко поддался, шел следом. Не сговариваясь, они ушли в дальний угол, нашли скамейку, сели. Катя повернулась к нему. Не мигая, точно гипнотизируя, стала смотреть.

– Ты бы хоть рассказал, как живешь. Прилетел – и носа не кажешь. Приехал бы, не чужие. Небось зазнался – летчик!

– Времени нет, – ответил Санька.

Рассказывать, как он живет, не хотелось. Он, конечно, рассказал бы, но только той, другой, Кате.

– Живу, работаю. Вот прилетел мотылька уничтожать. Чувствуешь, как от меня больницей пахнет?

– Удивил, – протянула Катя. – От меня тем же самым, я ведь на участке работаю, ветеринаром. Ты лучше скажи, женился или нет.

Вопрос, в общем-то, был законным. Она могла и должна была его задать. Только зачем об этом? Что ушло, то ушло – не воротишь, но рассказывать Кате о своей жене не хотелось, да и была ли у него жена? Нет, конечно, для показухи можно было сказать: жена артистка. Он знал, на знакомых это действовало, в таких случаях люди доверяют больше собственному воображению, вроде бы и он поднимался в их глазах. Может, в другой раз он так бы и сделал, рассказал бы о Кире, но кому-то другому, только не Кате.

– Я тебя совсем не узнаю, – помолчав, сказала Катя. – Ты очень изменился.

– Что, в худшую сторону?

– Я бы этого не сказала. Я тебя теперешнего не знаю, форма тебе идет, ты в ней такой строгий, неприступный. Раньше другим был. Помнишь, вот на этом крыльце чудодействовал, воду в дом нагонял?

Конечно, Санька помнил тот вечер. У деда во дворе собралась ребятня, Катя с подружками. Играли в испорченный телефон. И тут Саньке пришла шальная мысль:

– Хотите, я фокус покажу – в дом воду напущу.

– Как?

– Это мое дело, но мне нужен помощник.

Санька разыскал две рукавицы, налил в таз воды, поставил его на пол, рядом две табуретки.

– Кто смелый, садись со мной рядом.

Он думал, сядет Катя, но выскочила Верка и заняла свободную табуретку. Одну рукавицу Санька отдал Верке.

– Тушите свет, – скомандовал он. – Условие: что я делаю, то и ты делаешь, что я говорю, то и ты говоришь.

Верка согласно закивала головой.

– Умываемся. – Санька наклонился, зачерпнул воды и сполоснул лицо. Верка сделала то же самое. – Рукавицами меняемся. – Санька отдал ей свою, а сам взял Веркину. – А теперь вытираемся. – И Санька протер лицо рукавицей. Следом сделала то же самое и Верка. Не знала она подвоха: свою рукавицу Санька вымазал в саже. Включили свет. Увидев черное Веркино лицо, чуть не умерли со смеху.

Боже мой! Неужели все это было здесь? Правда, видно, говорят, все в жизни идет по кругу, здесь, с этого крыльца, он сделал первые шаги по земле, здесь впервые испытал сладкие муки детской любви, и вот сейчас судьба вновь привела его сюда, и он может уже осознанно ответить, так ли он жил и все ли получилось, как загадывал.

– А Вера почему не пришла? – спросил Санька.

– Она с Колькой, сыном моим, у матери.

Обжигая шею, лицо, руки, протягивая сквозь тишину свой тонкий писк, вились вокруг них комары. Катя то и дело хлопала себя по ногам.

– Вот кому ничего не делается, – рассмеялся Санька. – Ты меня спрашиваешь, как живу, а про себя молчишь.

– Эх, Санечка, зачем тебе знать, как живу, – дрогнув голосом, сказала Катя. – Существую, а не живу. Ошиблась я девчонкой и вот теперь расплачиваюсь. Нет, внешне у нас вроде все хорошо. Все как у людей. Дом есть, обстановка, машину собираемся купить. Все есть, а жизни нету. Колька, сын мой от первого мужа, чужой ему. Когда сходились, ведь знал, на что шел. Из-за него Коля у матери на станции живет.