Болотное гнездо - [58]

Неожиданно все остановились и, обтекая железную оградку, уставились в одну точку. Женщины вынули платки. Ухватившись обеими руками за железные прутья оградки, неожиданно тихим голосом дед сказал:

– Ну, здравствуй, мать. Пришли мы, все пришли.

Открыв дверку, он шагнул в оградку, присел на корточки и утонул в густой траве. Беззвучно шевеля губами, дед стал рвать траву. Ветер шевелил его седенькие редкие волосы.

Где-то наверху шумели листья, от дерева к дереву тянулась легкая серебристая паутина. Среди могил густо рос чистотел, тысячелистник, пырей. По дорожкам, между оградок, бегали бурундуки. Увидев людей, останавливались, смешно задрав вверх пушистые, похожие на лопатку хвосты, ныряли в траву. Откуда-то прилетела сорока, пронзительно и резко крикнула раз-другой, словно хотела напугать, но, испугавшись чего-то сама, замельтешила, заметалась меж деревьев и улетела.

Клавдия Михайловна раскрыла сумку, достала припасенную заранее водку, колбасу, яйца, блины и разложила все на столике. Налила в маленькие граненые стаканчики. Все подходили, поминали и отходили в сторону.

Говорили громко, и каждый про себя, наверное, думал: разве может что-то случиться, когда еще жив дед?

Домой вернулись под заход солнца. Пока женщины собирали на стол, мужчины ушли покурить во двор.

С крыльца Саньке хорошо был виден стоящий в углу сада дом, в котором прошло его детство. Крытый драньем, он как бобыль выглядывал из кустов, смотрел исподлобья темными в решеточку окнами. Казалось, он печалится, что мало ему досталось держать в себе шум и смех. И непонятно от чего Санька чувствовал свою вину перед ним. Сначала он еще хотел спуститься и посидеть на крылечке, как сидел когда-то, но не смог перешагнуть что-то в себе, стоял и с грустью смотрел на то, что когда-то было его детством. Вдоль забора, точно в очередь, стояла поленница дров. На станции в основном топили углем, дед же предпочитал дровами – дух от них здоровый, говорил он. Березовые, цвета топленого молока, чурки лежали ровно, одна к другой. Коровы хоть и не было, а сено по привычке дед продолжал косить. В самой низине у заплота на выкошенной поляне стояли две веселых копны. Сразу же за огородом – кусты черемухи, зеленая мягкая пряжа ее зависала над покосившимся забором и служила как бы прокладкой между огородом и тайгой. Дальше, за рекой, надув зеленую грудь, развернув плечи, нависал Аракчей, темные макушки которого упирались в небо. Раньше Саньке всегда казалось, за ним находится другая страна. И лишь позже, походив с дедом на охоту, узнал: за Аракчеем идет Ченгилей, за ним еще какой-то безымянный хребет, и так до гольцов. «Плохо, конечно, что загадочные страны существуют только в воображении, – думал он, – а желания, исполнившись, умирают».

Вскоре позвали в дом. Сели за длинные столы. Помянули бабку, хорошо помянули. А потом начали, как обычно, каждый говорить то, что лежало на сердце. Вениамин Михайлович оказался рядом с Санькой.

Поначалу он все подливал ему в рюмку, но увидев, что Санька не пьет, похвалил:

– Молодец. Не надо в нее без нужды заглядывать. Я вот не помню, отец твой пил или нет?

– Выпивал, – ответил Санька. – Но редко.

– Хороший Николай был, работящий, – сказал Вениамин Михайлович. – Вот только что-то его с дедом мир не брал.

Санька молча посмотрел на дядьку. Многого он не знал, но кое о чем догадывался.

Отец был в семье старшим. Дед разъезжал по экспедициям, все хозяйство тянул на себе отец. Мать часто говорила: я у них как батрачка, и настояла переехать в город. Купили в предместье дом, обзавелись хозяйством. Дед писал письма, звал обратно в Елань. Отец колебался, но не ехал. «Попадешь опять в кабалу, – говорил он. – Шага не даст сделать». А бабка приезжала часто, чтоб понянчиться, и на праздники приезжала. Но потом, когда не стало отца, как обрезало: каждому хватало своих забот.

Вениамин Михайлович не был ни разу.

– Как там твои братья, сестры? Старшей сколько, должно быть, за двадцать? Замужем, наверное? – спрашивал Вениамин Михайлович.

– Семнадцать. Школу нынче закончила, – отвечал Санька.

– А остальные?

– Учатся.

– Ну а ты машину, наверное, имеешь?

Санька подумал: хорошо бы сейчас поразить дядьку, сказать, что все у него есть. Но чем он мог похвастать? Летает с одним талоном в пилотском свидетельстве, а полеты без талона – все равно, что жить, как говорят юристы, с отсроченным сроком исполнения приговора.

Добром мать с отцом помянул – и на том спасибо. Напомнил дядька об отце, и Санька отмяк. Еще немного, и он бы рассказал, как они жили все это время, но Вениамин поспешил дальше, мать и отца вспоминал для себя, что мол, тоже не забыл их.

Жили они в небольшом деревянном доме на окраине города в Барабинском предместье. Дом был построен на скорую руку из горбыля и обрезных досок, засыпнушка, как тогда говорили. Отец думал скоро снести ее и построить бревенчатый дом, но мечта так и осталась мечтой. Один за другим рождались дети. Пока были маленькими, вроде бы всем места хватало – вдвоем, а то и втроем на одной кровати, но подросли, и стало тесно. И тогда отец решил: пора. С мыслью о бревенчатом доме пришлось расстаться сразу же. Конечно, заманчиво было иметь такой дом. Но каждый, прежде всего, рассчитывает на собственные возможности. А вот их-то у Храмцовых и не было. Посудили, порядили и решили сделать дом шлакозаливной – взять машину цемента, а шлака – он дармовой, котельная рядом – за пятерку навезут столько, на всю улицу хватит. В начале апреля купили цемент, привезли шлак, осталось дело за лесом. Поехал отец в леспромхоз. На обратном пути машина опрокинулась.