В избе прибывшие долго раздевались, отфыркивались, обирали ледяные сосульки с усов, с бород, с бровей. Закутанного в одеяла положили на лежанку, раскрыли, потоптались возле него и сказали:
— Может быть, теперь и отлежится...
Уочан покрутил головой и шепнул Макару Иннокентьевичу:
— Огневая схватила. Помрет!
Хозяйка с девкой хлопотали с самоваром. По избе пошел густой запах оттаявшей соленой рыбы. Прибывшие расселись тесно вокруг стола, отогревались, отходили и поглядывали на суетившихся хозяев.
В избу набились соседи. Они заходили, сбрасывали верхонки с рук, скидывали шапки, кивали головой хозяевам и шли к приезжим здороваться за руку. Приезжие совали им руки, разглядывали. Поздоровавшись, соседи отходили от них, усаживались у стен на лавках, просто на полу на корточках, закуривали, молча глядели и плевали.
Обогревшись и подзакусив, приезжие поглядели на своего больного спутника, велели тунгусам и мужикам внести в избу кладь, развьюченную с оленей. Потом один из них, старший, начальнически вскинул стриженную с проседью голову и строго спросил Макара Иннокентьевича:
— Ну-с, где у вас тут начальство?..
Макар Иннокентьевич вынул трубку изо-рта, сплюнул:
— Како у нас начальство?.. Я, будто, за голову. А Потапов в писарях и по другой ученой части... Все. Раньше сверху заседатели ездили. Ноне какие-то комиссары.
— А теперь есть кто-нибудь из комиссаров?
— Нет. Теперь нету...
Старший сунул руку во внутренний карман тужурки, пошарил и вытащил бумажник. Из бумажника вывалил на стол бумажки. Выбрал одну, развернул.
— Встаньте! — сурово сказал он.
Тунгусы и мужики тяжело поднялись на ноги и недоуменно переглянулись. Приезжие остались сидеть на скамьях.
— По указу верховного Правителя, — строгим голосом зачитал старший, — заштатный город Варнацк объявляется очищенным от красных банд, в нем вводится военное положение и вся власть переходит к начальнику особого ударного офицерского отряда штабс-капитану Войлошникову...
Старший отбросил бумажку и, поглядев на всех, сурово прибавил:
— Штабс-капитан Войлошников — это я...
Мужики мотнули головами и внимательно оглядели его. Уочан толкнул кого-то в бок и тихо сказал:
— Ух! Сердитый!.. Страсть.
Штабс-капитан Войлошников вылез из-за стола, подтянул на себе пояс с наганом и сказал еще несуразное, небывалое:
— А теперь приказываю всем, у кого имеется оружие, принести его сюда и сдать мне!.. Немедленно и без утайки!
Штабс-капитан Войлошников выжидающе глядел на мужиков. Те молчали. Молчание делалось нехорошим, неладным. К штабс-капитану наклонился один из его спутников, собираясь что-то сказать.
Открылась дверь.
Проталкивая мужиков, в избу вошел человек, вышел к столу, вытянулся, вытянул руки по швам, грудь выпятил и радостно, немножко даже чересчур радостно, отрапортовал:
— Честь имею явиться, ваш благородье! Писарь Варнацкого управления Потапов Селифан...
Про писаря Варнацкого управления Селифана Потапова в оставленном Канабеевскому письме было приписано особо, с некоторой даже многословностью:
«Человек этот, почти местный уроженец, оказавший нам много услуг, будет и вам полезен на то время, пока вам придется, по выздоровлении, прожить в городе Варнацке. Я назначил его комендантом города и заодно и начальником гражданского управления. Языки якутский и тунгусский он знает одинаково отлично. Был на военной службе и знает дисциплину. О прочих качествах его не сообщаю: ознакомьтесь сами».
Селифана Потапова нашел возле себя поручик, как только стал видеть окружающее и свободно отрывать голову от слежавшейся подушки.
Черные, коротко остриженные волосы, узковатые черные глаза, безбородое желтое лицо. Голова крепко всажена в широкие плечи, длинные руки с большими ладонями и кривыми пальцами неуклюже тянутся вдоль тела. Обведенный глубокой бороздой-морщиной рот растянут в улыбку: белые зубы блестят не то насмешливо, не то радостно.
Ощупывая быстрым прячущимся взглядом поручика, Потапов скороговоркой отрапортовал (как Войлошникову, тогда — в насторожившемся молчании избы):
— Честь имею явиться: комендант города Варнацка Потапов. В городе все обстоит правильно и тихо. Происшествий и бунтов никаких. Жители, вашблагородье, благонадежны. И вопче честь имею поздравить с выздоровлением!..
Канабеевский перекатил голову по подушке, взглянул на Потапова, поморщился недоуменно; перевел глаза на хозяйку, торчавшую у постели:
— Это, батюшка, начальник наш нонешний... Про его в письме-то тебе, кажись, прописано...
— А!..
— Назначенье имею, вашблагородье, от господина капитана Войлошникова. Как уехали они к морю, приказано мне было соблюдать порядок в нашем месте и не допущать бунтов...
— Каки это бунты?.. — укоризненно перебила хозяйка. — Баташь ты, Селифан Петрович!.. У нас места тихие... Ты лучше уйди-ка, вишь, восподин-то умаялся. Ухайдакаш ты его звоном своим... Пойди, пойди!..
Потапов смущенно поморгал, переступил с ноги на ногу и ушел.
Канабеевский устало закрыл глаза.
Каждый день стал являться Потапов с докладом.
Поручик вяло слушал и тосковал.
Льды на стеклах сидели прочно. Морозы делали свое дело. Солнца не было. Было тусклое, неуловимое, неверное сияние, обливавшее предметы и людей сероватой полумглой.
