Болевой синдром - [20]

— Олег Иванович, я вам так и не сказала…

Он внимательно взглянул на нее. Легонький плащ… Надо бы купить шубку, холода приближаются… И на голову что-нибудь посущественней. Беретик симпатичный, но тоже не по сезону. Лицо… Да, да, то самое лицо. И родинка. До весны пусть с сыном они поживут тут, он будет постоянно ездить сюда, привозить им одежду, фрукты. А весной заберет в Москву. Пройдет год после смерти Тамары… Что она хочет сказать такое?

А может…

— Ты не замужем?

— Нет, что вы. Но вы, знаю, думаете… — Она опустила голову. — Я Мише соврала. Олежка — не ваш сын.

Пожилой мужчина в старом ватнике, валенках вышел из сарая, пристроил ладонь на лбу:

— Доча, это ты с кем?

* * *

Олег ставил на стол вино, коньяк, ветчину, консервы, Филипповна, мать Леси, укладывала на тарелку горячую картошку, а Павел Павлович, отец, одобрительно косясь на бутылки, вроде как оправдывался:

— Третий месяц с матерью пенсию не получаем, на дочкину зарплату живем… Этикетка такая — не то что не пил, а и не видел.

Олежка, притихший, растерянный, сидел на диванчике, обложившись игрушками.

— Очумел, — сказала бабушка. — У него-то за всю жизнь что и было, так это пластмассовый конек, и машинку ему как-то на день рождения подарили, да и то не новую. А тут — все светятся, стреляют, бегают сами.

— Твое здоровье, Олег Олегович, — сказал дед, поднимая рюмку. — Надо вообще-то за гостя пить, но у меня внучок такой любимый, что я — за него первую завсегда. За Олега Олеговича.

Отчество он будто бы специально подчеркивал, выделял. Макаров вспомнил свои детские фотографии. Он потолще был, конечно, но такой же белобрысый.

Макаров выпил стопку и больше к спиртному не притрагивался. Павел Павлович, можно сказать, в одиночестве закончил бутылку, начал другую, потом посмотрел в окно:

— Скотину ведут. Пойдут корову загоню, овец.

— И мне по хозяйству выбежать надо, — сказала мать.

Леся налила себе и Макарову по половине рюмки, спросила:

— Вы что, действительно не пьете?

— Да.

— Простите меня, Олег Олегович. Простите. Мы с Мишей так мало виделись… Он вскочил в кабинет: «Правда, есть сын? Правда Олег? Правда, командира нашего?» Не знаю, почему я «да» сказала. Растерялась, что ли…

— Ты говоришь неправду сейчас. Он такой же лопоухий, как и я. И светленький.

— Он просто бледный. Искусственник: у меня молоко рано пропало.

— А почему — Олег Олегович?

— Да разве мало Олегов на свете!

Она подошла к дивану, уложила на подушку заснувшего сына. Он так сжимал ручками огромного улыбающегося мишку, что она оставила игрушку у него.

Макаров смотрел на мальчика и находил все больше общего со своими детскими фотографиями.

— А если я скажу, что не верю тебе?

Леся ответила без промедления:

— Я докажу. Олег родился в мае, а у нас это… было в январе. Вот так.

Зашла в комнату Филипповна:

— Парного молока будете?

— Давно не пил.

— Попейте. У нас заночуете?

— Нет-нет, я вечерним поездом уезжаю.

Леся тоже стала собираться:

— Я провожу.

— Подари мне фотографию Олежки, если можно.

— Конечно. — Она взяла с полки деревянной тумбочки, сработанной, скорее всего, руками отца, темный пакет от фотобумаги. — Здесь все его снимки. Выбирайте любой.

К вокзалу они ехали автобусом, потом шли еще немного пешком по заметенному осенней листвой тротуару.

— В городе я бы тебя не узнал, — признался Олег. — Ты волосы перекрасила. Зачем?

— Седина полезла, — ответила она. — Вот и осветлилась. А вы тоже изменились. У вас что-то с глазами. Они вроде как потухли. Вы в отпуске сейчас, да? Миша говорил, что вы в отпуск собираетесь.

«Она ведь абсолютно ничего не знает, — подумал Макаров. — И ладно, и пусть не знает».

Пришли очень удачно: через пятнадцать минут отправлялся московский.

Олег зашел в вагон, когда объявили отправление. Стал у окна. Поискал глазами Лесю и не нашел. Вынул фотографию, взглянул на знакомое худенькое лицо. Перевернул ее. Там стояла короткая подпись: «Сделана в день, когда тебе, Олежка, исполнилось ровно пять лет. 11 октября 1996 года».

Состав дернулся, тихо поплыл перрон.

Макаров рванулся к выходу. Проводница попробовала было его удержать:

— Куда! Провожающий, что ли? Теперь до следующей остановки здесь сиди! Разобьешься, а я — отвечай, да?

Он взял ее за талию и легонечко отставил в сторону.

— Это я разобьюсь? Смотри!

Он выпрыгнул и замер на асфальте, даже не зашатался.

— Циркач! — крикнула проводница совсем не зло.

— А хрен же! — И он засмеялся, кажется, впервые за многие месяцы.

Вишневый плащик Леси было видно издалека. Он догнал ее и положил руки на плечи. Леся вздрогнула, подняла на него лицо. Оно было мокрым от слез.

— Ты говорила мне неправду.

Она закрыла глаза:

— А зачем вам правда? У вас семья, жена-красавица, а у меня вечно болеющий ребенок. Он родился таким слабым…

— Значит, ты уволилась из войск из-за меня?

— Из-за Олежки. Чтоб он ничего не видел, не знал… Помните, в марте у нас бэтээр в пропасть свалился? Я была, когда ребят из машин вытаскивали. Я ведь уже всего понавидалась, а тут плохо стало. Я поняла, что это уже из-за ребенка. И ушла.

— А я даже не заметил, — сказал Олег с горечью.

— А почему вы должны были заметить? У вас вон сколько людей. Я же получила все, что хотела. Что хотела, понимаете? Ребенка от здорового мужчины.