Бои местного значения - [31]

Над головами просвистели снаряды. Они разорвались где-то в лесу поблизости от батареи. Я выскочил из воды и начал торопливо наматывать мокрые портянки. Лошадь отошла от ручья и щипала на пригорке пожелтевшую прошлогоднюю траву. Никакого ей дела не было до того, что на батарее нужны снаряды. Ездовой тоже выжимал мокрые портянки.

— Отдохнем малость и поедем дальше, — заметил про себя Васьков.

— Что ты мелешь? Ты что, не слышишь, что творится?

— Слышу, — спокойно ответил он.

Я готов был схватить его за шиворот и трясти до тех пор, пока он очнется, сгонит с себя сонную одурь, но он годился мне в отцы и был такой же заезженный, как и его лошадь. Его хмурое лицо, наверное, никогда не расплывалось в улыбке. Все это удерживало меня от моих намерений.

Я быстро натянул сапоги, взял на плечо снаряд из ящика. Ездовой невозмутимо расстилал свои рыжие портянки на снарядных ящиках. На солнышке с них повалил пар.

— Бери снаряд, — сказал я ему как можно спокойнее, хотя сам чувствовал, что голос мой дрожал от волнения и гнева.

Васьков словно не слышал. Ему не хотелось надевать холодные, мокрые сапоги, из которых он только что вылил воду.

— Тебе говорят или кому?

Я подошел к нему и расстегнул кобуру. Потом я удивлялся своим действиям и спрашивал себя, откуда это появилось у меня? Искал оправдания. Он неохотно встал, взял, как и я, снаряд на плечо и босиком направился прямо на батарею.

— Обуйся.

Васьков не послушал меня. Он шел впереди, в длинной мокрой шинели, в шапке. Его покрасневшие ступни сразу же покрылись грязью. Я еще раз предложил ему вернуться и надеть сапоги, но он не проронил ни звука.

Орудийные расчеты вытянули шеи, увидев меня и босого ездового со снарядами на плечах.

— Вот это да! — не веря своим глазам, протянул лейтенант-артиллерист. — Что, и повозка недалеко? Подсыплем, братцы, немчуре! Заряжай!..

У нас выхватили из рук снаряды, зарядили две пушки.

— Готово! Готово! — докладывали расчеты.

— Огонь!

Две пустые гильзы выпали между станинами на землю и дымились пороховой гарью.

Я объяснил лейтенанту нашу беду. Он приказал одному расчету взять плащ-палатки и идти за снарядами. Ездовому дали ботинки и сухие портянки, но он оставался хмурым и нелюдимым.

Лошадь паслась на том же месте. Васьков подошел к ней и заботливо гладил ее по холке, ворошил ей гриву.

Я еще раз вместе с расчетом отнес на батарею снаряд, а потом перебрел на противоположный берег и возвратился к Кравчуку, чтобы доложить о доставке снарядов на батарею. После этого пошел к командиру транспортной роты, чтобы сообщить ему о Васькове, который вместе с лошадью еще оставался у ручья…

9

Дороги стояли непроходимыми. Да их и не было в этих глухих местах, если не считать петляющих в дремучих лесах и среди болот от одной деревушки к другой узких троп, по которым местные жители пробирались на двуколках, сидя верхом на лошади. Разлившиеся реки и озера, потемневшие от влаги леса и пахучие болота отрезали от баз снабжения целую армию. До ближайших железнодорожных станций — сотни километров и ни одной дороги, по которой можно бы подвезти боеприпасы, горючее, продовольствие. На переднем крае сразу ощутили остановку транспорта. К полковым складам потянулись команды с мешками и плащ-палатками. В окопы все несли на себе. Со складов уходили налегке. Все меньше и меньше выдавали хлеба.

Еще в марте, когда разворачивались здесь тяжелые оборонительные бои, на палатке раскладывали каждому по сухарю на день, а из котла давали по полкотелка прозрачной рыжеватой жидкости, сквозь которую на дне можно было сосчитать зерна разбухшей ржи, без всяких приправ и соли. Суп немедленно съедался, но чувство голода от этого только усиливалось. Считалось, что по норме на каждого в котле варилось по семьдесят граммов ржаной крупы.

Кравчук первым среди нас ощутил на себе перебои в снабжении. Как-то вечером, когда сгустились сумерки, мы надолго с ним задержались в траншее. Он сидел на ящике из-под патронов и держался за живот. Идти не мог, пока не утихла боль. Из-за нейтральной полосы немцы стали кричать Ивану о сухарях. Иван в долгу не оставался. В ответ с дополнениями Кравчука неслось такое, что слушать мог только ничего не соображавший немец. На некоторое время в этой перепалке наступала пауза. Ошарашенным фрицам необходимо было время, чтобы хоть приблизительно разобраться в ответе Ивана.

Пока было холодно, выручала конина. На обочинах дороги, в снежных сугробах, около убитых лошадей толпились бойцы с ножами и котелками. Они потрошили внутренности, добирались до печени, выбирали лучшие куски. Кравчук, тоже охотившийся за кониной, однажды возвратился в дурном настроении. В руках у него был пустой вещмешок.

— Все разобрали. Остались одни обглоданные кости! Что будем делать? — спросил он меня и Петра с раздражением. Постоял в раздумье и сказал коротко: — Отправляйтесь в деревню. Пустые не приходите.

В той деревушке, затерянной в лесу, мы уже были однажды с Петром. Жителей в ней не было, стояли одни пустые хаты. На этот раз мы встретили там двух бойцов, таких же искателей счастья, как и мы.

— Ну что, старатели, нашли что-нибудь? — спросил Петр.