Бои местного значения - [30]

— Ну что, опять за лошадью? — встретил меня около конюшни капитан.

— Надо быстро отвезти снаряды на батарею.

— А что же автомашинами не пользуешься?

— Товарищ капитан, в следующий раз я готов продолжить дискуссию, а сейчас…

— Васьков, запрягай! — распорядился капитан.

Пока боец накидывал хомут, ставил своего буланого мерина в оглобли и затягивал супонь, я имел неосторожность заметить, что тяглу, которым командует капитан, скоро придет конец.

— Лошадка всегда выручала, — сказал он, расправив пышные усы. — С Александра Македонского до империалистической и гражданской все армии веками воевали на лошадях. Веками!.. Ты понял?

— Понял, товарищ капитан. Только это было давно, а теперь на смену коню приходит техника.

— Опять?.. — строго сказал капитан. — Ты еще мальчишка, молоко на губах не обсохло. Не тебе рассуждать об этом! Я на коне провел всю гражданскую, и разбили мы всех к чертовой бабушке на всех фронтах, в том числе и тех, у кого были танки. Понял?

Спорить с ним у меня больше не было времени. Я ругал себя за то, что не удержался и задел капитана за живое.

— Я все понял, товарищ капитан.

Он все так же строго смотрел на меня. Наверное, на моем лице было написано сомнение в его правоте, и капитана охватила досада.

— Васьков, распрягай! Пусть везет снаряды на своей технике.

Ездовой Васьков, пожилой и обстоятельный боец, не знал, что делать: стоял в растерянности, держа конец чересседельника в руках.

— Товарищ капитан, я же все понял! Снаряды срочно нужны на батарее. Никакая машина туда не пройдет. Только лошадь может выручить, — взмолился я перед капитаном.

— То-то… Ладно! Поезжай, Васьков. Торопись…

Только теперь я заметил на капитане начищенные до блеска сапоги и услышал нежный перезвон шпор, когда он направился от меня в конюшню.

— Поехали, и побыстрее, — обратился я к ездовому.

Васьков будто не слышал. Он молча подергивал вожжи, пытаясь заставить лошадь идти порасторопнее, но она шла медленным, размеренным шагом. По-моему, конь был старый, тощий, много повидавший на своем нелегком веку.

Когда мы положили на повозку пятый, последний, ящик, Васьков скептически посмотрел и хмуро сказал:

— Не довезем.

— Что? — грозно спросил Кравчук. — Поторапливайтесь!..

Васьков натянул вожжи, причмокнул губами, и мы тронулись в путь.

Ездовой и сам мог бы отвезти снаряды, но Кравчук не доверял ездовым транспортной роты. И на сей раз он мне сказал тихо:

— Слышал? «Не довезем»… Ты смотри за ним.

Лошадь изо всех сил напряглась, колеса врезались глубоко в грязь. Я с опаской поглядывал то на лошадь, то на невозмутимого Васькова. Продвигались мы черепашьим шагом. Канонада впереди не прекращалась. Перед ручьем ездовой остановил лошадь, дал ей передохнуть.

— Ну, пошел, пошел, пошел… — подбадривал Васьков коня. Конь с неохотой ступил в холодную воду. Ездовой в это время залезал на повозку, чтобы не замочить ноги, и, пока устраивался на снарядных ящиках, упустил очень важный момент. Конь остановился на середине ручья. Васьков, поднимая ноги над водой, натягивал вожжи, крутил ими над головой, сам весь подавался вперед, но лошадь после неудавшихся нескольких попыток сдвинуть повозку с места только топталась в воде.

К моему удивлению, она даже пятилась назад и не собиралась трогаться дальше.

— Ну что? — закричал я на ездового.

Ездовой сидел на повозке, свесив ноги, и молчал.

— Что ты сидишь? — вновь закричал я.

— Не видишь — стала, — сказал он.

— Погоняй, бей, кричи!..

Я не мог стоять на месте. Ходил у воды взад и вперед, искал какого-то выхода.

— Не поможет, сколько ни бей, — отвечал Васьков. — Стала ж, говорю.

— Тогда прыгай в воду и давай помогать лошади! Какого черта на этой кляче ты взялся везти снаряды?

Я еще что-то хотел сказать ездовому, чтобы заставить его сдвинуться с насиженного на повозке места, но увидел, как он потянулся ногой в воду и сполз с повозки. Вода доходила почти до колен.

— Погоняй! Погоняй!..

Ездовой, шагая по воде, ухватился за повод и потянул за собою лошадь к противоположному берегу, до которого и оставалось всего три-четыре шага. Я с разбегу тоже бросился вслед и навалился на задок повозки. Но лошадь сделала два-три унылых шага и вновь остановилась понуро.

Ездовой плюнул и посмотрел на меня тусклыми глазами:

— Хватит, разгружаем.

Другого выхода и я не видел. Мы взвалили на себя ящики и переносили на противоположный берег. Меня водило из стороны в сторону под тяжестью ящика, я оступался и был весь в грязи.

— Должен же твой мерин вытащить пустую повозку, — сказал я Васькову, стягивая сапоги и выливая из них воду.

— Ну! Ну! Ну!.. Пошел, — опять потянул ездовой за повод. Конь не двигался. Низко опустил большую голову к воде и, может быть, видел в ней отображение своих печальных, ни на что не реагирующих глаз. Я не поверил сам себе, когда увидел, что Васьков начал распрягать лошадь.

— Что ты делаешь? Прекрати сейчас же!

Я прыгнул босиком в воду. Мы стояли друг против друга, как петухи. В полуприкрытых глазах Васькова была тоска и злость. Густая, с проседью щетина на его давно небритом лице, как мне показалось, зашевелилась. Васьков крепко стиснул зубы, рванул у меня из рук повод и повел коня на берег. Я остался у повозки в мутной холодной воде.