Бои местного значения - [33]

Мы бросились к мешку, словно перед нами лежал клад. Стоя на коленях, осторожно ощупывали его. Петр опомнился первым. Вскочил и закричал:

— Ура!

Потом снял шапку и запустил ее вверх.

— Ура! — кричали мы вдвоем. Так неистово кричат, только когда идут в атаку. Радости не было предела. В притихшем лесу, наверное, далеко были слышны наши возбужденные голоса. Я разрезал мешок, и мы взяли по сухарю. От них шел нежный, ни с чем не сравнимый хлебный аромат. Сухари были необыкновенно вкусные. Пшеничные, толстые и не такие уж сухие, оттого что не первый день лежали на снегу.

— Тише, — опомнился Петр. — Что это мы с тобою так расшумелись? Кто-нибудь налетит и отберет. Вот теперь мне ясно, что здесь делают заготовители. Может, еще поищем?

— Хватит, пошли.

Мешок мы несли по очереди, как ценнейший груз. Всю дорогу грызли сухари.

— Наверное, столько нельзя есть, — поделился я с Петром.

— Почему?

— Как бы мы с голодухи не объелись. Я где-то читал, как голодному постепенно увеличивали норму питания. Кажется, у Джека Лондона. Помнишь, как один расспрашивал о запасах провизии на судне, сам проверял кладовую, а после завтрака пробирался на бак и выпрашивал у матросов сухари. У него вся койка была набита сухарями. Его ограничивали в еде, а он поправлялся.

— Не читал.

Трудно было удержаться от соблазна вытащить еще по сухарю, когда на плече целый мешок, но больше нельзя было есть. И хорошо, что мы все же опомнились.

Пришли в темноте. Поставили мешок перед Кравчуком. Он вытащил сухарь и сразу же сказал:

— Спрячьте. Никому ни слова. Утром, в обед и вечером — по сухарю.

Потом, когда мешок уже был спрятан, он расспросил, где и как нашли. Мы рассказали и высказались за то, чтобы выдавать такую же норму Анохину, дяде Васе и другим. Кравчук не стал спорить, хотя это пришлось ему не совсем по душе.

* * *

Как мы ни экономили найденные сухари, они быстро таяли. Настал день, когда из мешка вытащили по последнему сухарю и поблагодарили тех, кто пахал землю, сеял и убирал пшеницу, из которой испекли хлеб, потом высушили и отправили нам. Где бы эти люди ни жили, где бы они ни работали, мы понимали, что с хлебом у них не густо, но они отдавали все для фронта, все для победы.

Самолеты продолжали сбрасывать продовольствие, но уже не так, как в первые дни распутицы. Теперь все делалось организованно. Грузы подбирались специально выделенными командами в определенных местах и распределялись по частям. Продовольствия по-прежнему не хватало. В полку сохранялась все та же голодная норма. Опять встал вопрос, чем питаться завтра? Где добыть прибавку к пайку? Рассчитывать на повторение удачи — находку в лесу было трудно, но Кравчук шутливо настаивал, что теория вероятности не исключает обнаружения в лесу еще одного мешка сухарей. В случае его обнаружения, по мнению Кравчука, мы внесем определенный вклад в эту теорию, а кроме того, материально подкрепим свои силы, крайне нужные для борьбы с врагом.

— Лес большой, погода не всегда была хорошей, летчики могли ошибиться. Как и все простые смертные, они тоже ошибаются. Мало ли бывает непредвиденных обстоятельств, — рассуждал Кравчук. — Не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды?

Им руководило полуголодное состояние. Попытки разубедить его ни к чему не привели. Кравчук к тому же верил во всякого рода приметы. Рассказывал сны и сам к себе обращался с вопросом: «К чему бы это?» Он никогда не возвращался назад, если что-то забывал, уверенный в том, что «не будет дороги» и его ожидает какая-то неприятность.

На следующий день мы отправились с ним в лес, к тому месту, где нам с Петром посчастливилось найти мешок сухарей. Казалось, что хмурый лес застыл и сам в таинственном ожидании. Еще встречались в зарослях и на северных склонах островки снега, но на полянах уже оживала трава и даже голубели подснежники. Я не удержался и набрал маленький букетик. Так с ним и ходил по лесу, пока Кравчук не заметил цветы в моих руках.

— Ты кто?.. Красная девица? Цветочки собираешь…

Я, конечно, смутился, посмотрел на нежные подснежники и неохотно бросил их на землю.

Хождение в лесу было почти бесцельным. С собой мы прихватили карабины, но никакой живности не встречали. Все звери и птицы разбежались и разлетелись из прифронтового леса. Только откуда-то издалека доносилось что-то похожее на токование тетеревов.

— Не поискать ли нам тетеревов? — обернулся я к Кравчуку.

Он остановился, прислушался и пошел в сторону, откуда долетало воркование. Потом оно пропало, но Кравчук настойчиво шел вперед. Я едва успевал за ним.

— Не ходи по моему следу, — услышал я от него вдруг.

— Товарищ старший лейтенант, не пора ли нам поворачивать назад? Зашли мы очень далеко.

Кравчук ничего не ответил, но мое предложение настроило его на другой лад.

Он долго сопел, потом выругался, опасаясь выговора от начальства за продолжительное отсутствие.

— Могут за дезертиров посчитать, — заворчал он, — поди докажи в трибунале, что ты не верблюд. Верблюду что… Он может неделю не пить и не есть, а тут подай три раза в день, да еще на двух тарелках в обед.

— Можно и на одной. Лишь бы лежало на ней горкой, — сказал я.