Богу - [22]
Шрифт
Интервал
Времени серую ткань
Сердце, как маятник, мерит.
Между кровавых гвоздик
Медленно вянут левкои.
В душу мне холод проник,
Бог меня ранил тоскою.
Образ неведомо чей
Ночью до боли мне снится:
Смотрит печаль из очей
Сквозь золотые ресницы.
Призраки прошлого лгут!
Глохнет душа и не верит.
Марево тусклых минут
Сердце, как маятник, мерит.
«Ветер стукнул ветхой ставней…»
Ветер стукнул ветхой ставней;
Сон умчался, и далёк он.
Я томлюсь от муки давней,
Я гляжу на тёмный локон.
Кошка дремлет и мурлычет,
Хвостик серый, в пятнах лапка.
Жизнь со Смертью так граничит,
Сердце глохнет зябко-зябко.
Розы вянут под часами,
Спит рояль, и спят картины;
Спит камин, — уснуло пламя…
Помню, помню миг единый.
Где ты, где ты и жива ли?
Образ милый, как далёк он!
Нет разлуки! Бог — в печали!
Я гляжу на тёмный локон.
Тихо-тихо в старом доме;
Меркнут свечи… запах гари.
Чей портрет вон в том альбоме?
Всё сгорело в злом кошмаре.
Были сказки… были люди…
Думал ярко, верил свято…
Мысль о Боге, крик о чуде —
Всё изжито… всё измято…
Да, конец мой близок, явен:
Нет дороги, песни спеты…
Вопли ветра… хохот ставен…
Тёмный локон… Крошка, где ты?..
«Всё сгорело в удушливом дыме…»
Всё сгорело в удушливом дыме.
Я с презреньем на солнце взгляну
И не буду я вместе с живыми:
Надоело томиться в плену.
Вы меня никогда не любили;
Я люблю ли, не ведаю сам.
Не ищите меня и в могиле:
Нет покоя таким мертвецам.
Буду тенью без сердца, без речи,
Паутиной окутаю мир,
Берегитесь тогда со мной встречи:
Ничего не прощает вампир!
Вы смеётесь… Пока мне не веря,
Не боитесь и шепчете: «Ложь!»
Но тогда не помогут ни двери,
Ни слеза, ни молитва, ни нож…
Я приду то в костюме паяца,
То монахом, то просто, как гость,
Чтоб за всё, наконец, расквитаться:
За капризы, за ложь и за злость…
Что? уж лучше бы смерть поскорее? —
Сам порву вашу черную нить…
В преисподней найти вас сумею:
Мало Вечности мне, чтобы мстить!
«Люблю я грусть осенних кратких дней…»
Люблю я грусть осенних кратких дней
И мёртвый лист, и блёкнущие хвои:
Тогда душа становится полней,
Чем ноля ширь, чем небо голубое.
Люблю печаль осеннего дождя
И ветра плач, и птиц полночных стоны:
Тогда тоска впивается в меня,
И я гляжу в испуге на иконы.
Люблю кошмар осенних злых ночей.
И горечь слёз, и памяти укоры:
Тогда во мне безумнее, грозней
Горят твои таинственные взоры.
Люблю, томлюсь и падаю без сил.
Зову… кого? зову… зачем? — Не надо:
Я так страдал и так тебя любил,
Что мне навек лишь в осени отрада.
«Вдоль стен старинные эстампы…»
Вдоль стен старинные эстампы
И бледный грезящий фарфор.
С колодой карт у грустной лампы
Веду безмолвный разговор.
Конца нет призрачным минутам,
И жутко бродит тусклый взгляд:
Пасьянс, как жизнь, нелепо спутан,
А карты правду говорят.
Король… опять не вышла дама…
Я знаю, — к этому привык:
Зачем так злобно, так упрямо
Не лжёт их медленный язык!
Опять исчезли все фигуры:
Всё — двойки, тройки невпопад,
И снова туз пиковый хмуро
Испортил сразу целый ряд.
Куёт судьба мне круг порочный,
Скучна она, как этот зал…
Смешаю карты я нарочно,
Как всё в душе моей смешал!
«В чужом краю, где небо голубое…»
В чужом краю, где небо голубое,
Я всё гляжу на гаснущий восток,
Томлюсь в тоске, покинутый тобою
И жду (как жду!) твоих заветных строк.
Хоть ты ушла, но разве я поверю,
Что не живешь ты мыслью обо мне;
И я стою пред запертою дверью,
И я всё жду в каком-то полусне.
Проходят дни, а ночи дышат адом,
И медлит солнце в комнату войти,
А твой портрет своим печальным взглядом
Мне говорит, что ты — на полпути.
Гляжу в окно, и, мнится, предо мною
Родного неба синяя кайма,
И ты на даче утренней порою
Целуешь край желанного письма.
«У камина с потухшей сигарою…»
У камина с потухшей сигарою
Я встречаю сам друг Новый Год;
Вспоминается прошлое, старое:
То, что умерло, снова живёт.
Что-то светится, что-то разбужено…
Плачу горько, сурово, без слёз.
Где ты, счастье мое? где, жемчужина?
Кто тебя безвозвратно унёс?
Детство ранено; юности не было;
Что такое родительский кров?
Жизнь моя суетилась и бегала
По холодным камням городов.
Все желанья, мечты — перепутаны,
Что предсказано, то не пришло,
А любовь обманула минутами,
Пошутив так нелепо и зло.
Ты любила, чтоб кончить изменою:
Помню яд этих розовых губ…
Никуда теперь сердца не дену я
И томлюсь: не живой и не труп.
Жуткий ветер гудит так неистово;
Все оставили: люди и Бог! —
Кто ж нальёт мне вина золотистого,
Чтоб со Смертью я чокнуться мог?..
«Эй, старуха, погадай-ка…»
Эй, старуха, погадай-ка,
Хоть устал я от чудес!
И трещит, как балалайка:
«Путь далёкий, интерес,
Две болезни, деньги, ссора,
Девка бросила тебя,
Да опять вернется скоро,
И тоскуя и любя…
Э, да с виду только стар ты…
Знаешь, в умном дураке…» —
«Ладно, брось, цыганка, карты:
На, — гадай мне по руке».
«То же, то же: путь, забота, —
Ты счастливый, барин, слышь:
Больно любишь ты кого-то,
Что бежать? — не убежишь…
Ждёт тебя большое дело!
Знаешь, ум — для дурака…» —
«Ну, довольно, — надоело:
Лгут и карты, и рука!»
«В сером дыме папиросы…»
В сером дыме папиросы
Все мгновения короче.
Вижу бронзовые косы,
Вижу раненные очи.
Всё, что было, вдруг поблёкло
B этом дыме, в этой ночи.
В затуманенные стёкла
Ветер бьётся… Нету мочи…
Виснет дым… Тоска какая!..
Всё ж душа моя хлопочет,
Всё ж, куда-то увлекая,