Богоматерь убийц - [10]

Шрифт
Интервал

Нельзя было совершить большего промаха, чем выстрелить в телевизор. Без него Алексис стал пустым, словно надутый воздухом футбольный мяч, лишился всякой опоры. Он обратился к тому, на что указывал его инстинкт: видеть последний взгляд, последний проблеск в глазах тех, кого через миг уже не станет.

Пули к револьверу купил ваш покорный слуга, живший лишь для Алексиса и благодаря ему. Я пошел прямо в полицию и сказал: «Продайте мне немного пуль, я законопослушный гражданин. Я написал несколько книг и никогда не имел конфликтов с властями». — «Каких книг?» — «Учебников грамматики, мой капитан». Он был сержантом! Такая неосведомленность в званиях служила ясным доводом в пользу моей честности, моей добропорядочности, и мне продали пули. Увесистый пакет с пулями. «Ну, ты силен! — объявил Алексис. — Теперь нам нужен пистолет-пулемет». — «Мальчик мой, «нам» — это множественное число. Меня можешь не включать». Но как любовь может не включать другого?

Следующими жертвами Алексиса стали три солдата. Мы шли по главному городскому парку, парку Боливара, и увидали издали патруль. Если у тебя при себе железка, мой мальчик, лучше свернуть в сторону. «Почему?» — «Слушай, мальчик, нас обыщут и отнимут твою железку. Разве не понимаешь, что у нас подозрительный вид?» Я сказал «у нас» из деликатности — в этом городе никто не подозревает стариков, с ними все ясно. Старых налетчиков нет, они перебили друг друга уже давно: собака не бросается на собаку, а налетчики всегда нападают один на другого. «Свернем в сторону». Нет, — и мы продолжили путь. Понятно, нас задержали. Лучше бы им не рождаться. Бах! Бах! Бах! Три выстрела прямо в лоб, три солдата неподвижно лежат на земле. Когда Алексис достал револьвер? Я не успел заметить. Солдаты собирались обыскать меня, и я готов был отдать себя на корм этим акулам, лишь бы остаться вместе с моим мальчиком. Но патруль нас не забрал. Они хотели бы сделать это в самый распоследний миг своей жизни, но не сделали. Мертвые не обыскивают. Выстрел в лоб разбивает соображалку.

Событие было столь потрясающим, столь неожиданным, что я не знал, как вести себя дальше. Алексис тоже. Он стоял, как под гипнозом, глядя солдатам в глаза. «По-моему, лучше бы нам пойти и позавтракать, мой мальчик». У нас раньше завтракали в двенадцать, но всеобщие перемены сдвинули время завтрака на полвторого. Алексис спрятал револьвер, и мы пошли как ни в чем не бывало. Это лучше всего: идти как ни в чем ни бывало. Бежать не стоит. Бегущий человек теряет свое достоинство, спотыкается, и его хватают. Кроме того, у нас с некоторых пор — давних пор — не преследуют преступников. В дни моей молодости, как сейчас помню, мерзавцы-прохожие, подчиняясь законам толпы, пускались вслед за преступником. Теперь нет. Тот, кто догоняет убийцу, погибает сам, и коллективная, стадная, подлая душонка трусливой и затраханной своры это знает. Что может дать преследование? Оставайся слепым, глухим и неподвижным, если хочешь выжить. Полицейских вокруг не было — тем лучше для них. В барабане было еще три пули: можно отметить крестом еще троих. Мы рождаемся, чтобы умереть.

Мы позавтракали мясным рагу: обычная пища здесь у нас. А для аппетита — каждому по «Пильзену». Что это отвратное пиво — совсем не выдумка, а чистая правда. Мы выпили по «Пильзену», и я попросил к рагу ломтик лимона. «И принесите нам салфеток, сеньорита — чем мы, черт возьми, будем вытирать рот?» Это на — столько гадостный, настолько скверный народец, что даже салфетки у нас разрезают на восемь частей, из экономии. Когда нет клиентов, официантов заставляют резать салфетки. Работайте, сукины дети. Вот такая у нас страна.

Я вытер губы куском салфетки и выпачкал себе пальцы. Пойти в туалет? В туалетах (объясняю вам как иностранцам) нет туалетной бумаги, потому что ее утаскивают. Когда торжественно открывали новый медельинский аэропорт, стоивший бешеных денег, бумагу положили, но только на один день. Там была толпа любопытных со своими детьми, и тащили все, что плохо лежит, вплоть до туалетной бумаги. А те, кто грузит багаж, — главные воры. Вот «мэн» с толстой пачкой денег и двумя чемоданами контрабанды: пройдя через любой из трех выходов медельинского аэропорта, он будет обчищен. Однажды, возвращаясь из Швейцарии, я видел некоего доброго христианина — тот шел по коридору, точно по нудистскому пляжу в Греции, или, скажем, как Бог, раскручивающий Землю после сотворения. Мой таксист не пожелал его подобрать: а вдруг это бандит, который собирается обворовать машину? А я‑то свято верил, что таксисты — главные налетчики! Нет, сеньор — да, сеньор, — здесь жизнь человеческая не стоит ни гроша.

А почему она должна чего-то стоить? Нас пять миллиардов, уже почти шесть… Напишите на бумаге это число. Цифра «пять» — даже «шесть» — с девятью нулями справа. Отдельно взятый человек — нуль, приписанный слева. Скорей уж обезьянка тити: их осталось мало, и они такие милые. Мы живем без цели и без понятия, парсерито, так излечимся же от чрезмерной гордости за себя самих и вспомним: ничто не забывается легче, чем вчерашняя смерть. Кто узнал про трех солдат, собиравшихся обыскать нас в парке? «Коломбиано» не написал ничего, а если в «Коломбиано» ничего нет, значит, человек жив, либо давно умер. A кто такой «парсерито»? Это когда один человек любит другого, по молчит, хотя оба все прекрасно знают. Романтика коммун, видите ли.


Рекомендуем почитать
Пролетариат

Дебютный роман Влада Ридоша посвящен будням и праздникам рабочих современной России. Автор внимательно, с любовью вглядывается в их бытовое и профессиональное поведение, демонстрирует глубокое знание их смеховой и разговорной культуры, с болью задумывается о перспективах рабочего движения в нашей стране. Книга содержит нецензурную брань.


Всё сложно

Роман Юлии Краковской поднимает самые актуальные темы сегодняшней общественной дискуссии – темы абьюза и манипуляции. Оказавшись в чужой стране, с новой семьей и на новой работе, героиня книги, кажется, может рассчитывать на поддержку самых близких людей – любимого мужа и лучшей подруги. Но именно эти люди начинают искать у нее слабые места… Содержит нецензурную брань.


Дом

Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.