Богоматерь Нильская - [50]

Стайка голых ребятишек со вздутыми, как воздушные шары, животами в беловатых разводах засохшей глины, завидев двух девочек, с криками бросилась врассыпную. Деревня казалась пустой, вокруг было странно тихо. Переходя по тропинкам от хижины к хижине, они обнаружили наконец женщину, лепившую горшок. На донышко, которым служил черепок разбитой посудины, она накладывала один за другим валки глины, из которых постепенно возникали гладкие округлые бока будущего котелка. Поглощенная работой мастерица даже не подняла глаз, когда Глориоза с Модестой подошли к ней. Чтобы привлечь ее внимание, они покашляли. Женщина, не прерывая работы и даже не глядя на них, проворчала наконец: «Если вы пришли купить горшок, так их еще нет. Они сушатся. Приходите на базар, я там все время торгую. Ку́пите у меня все, что захотите».

Разбежавшиеся при приближении лицеисток дети мало-помалу вылезали из своих укрытий, подходили ближе, окружали их, наступали, старались до них дотронуться. К детям постепенно присоединялись взрослые – бородатые мужчины, трещавшие без умолку женщины. «Скажи, чтобы они держались подальше, – сказала женщине-гончару Глориоза, подбирая складки своей юбки, – я не хочу, чтобы они меня трогали». – «Отойдите», – сказала та, в то время как седобородый старик, появившийся вдруг на пороге одной из хижин, принялся палкой отгонять самых настырных. Он сел рядом с мастерицей. Глориоза объяснила, зачем они пришли: им нужен кусок глины, учитель в лицее велел принести. Женщина и старик смотрели на нее, казалось, не понимая. Глориоза повторила свою просьбу.

– Ты хочешь стать гончаром, – сказал старик и громко расхохотался, – хочешь делать то же, что и мы, тва. Разве ты пигмей? Для пигмея ты слишком высокая!

– Дай мне глиняную колбаску, – не унималась Глориоза, – я заплачу как за целый горшок или кувшин, как за большой кувшин.

Женщина со стариком задумались, потом стали тихо совещаться, время от времени с насмешкой поглядывая на Глориозу с Модестой.

– Два кувшина, – сказала наконец женщина-гончар, – два больших кувшина для пива, вот цена, по которой ты получишь твою колбаску. Двадцать франков, это стоит двадцать франков.

Глориоза протянула ей двадцатифранковый билет, женщина тут же скомкала его в шарик и засунула в узел своего покрывала. Потом подозвала ребенка, тот сбегал и принес ей пучок травы. Она сплела нечто вроде сетки и завернула в нее валок глины из тех, которыми пользовалась для лепки.

– Держи, – сказала она, – только никому не говори, что у тебя там, а то скажут, что ты стала пигмеем.

Глориоза и Модеста поспешили покинуть деревню в сопровождении веселой толпы, которая с криками, песнями и танцами проводила их до самой дороги.

Когда они остались наконец вдвоем, Глориоза развернула травяную упаковку и долго разглядывала валок глины.

– Смотри, сколько тут, – сказала она, – хватит, чтобы исправить нос всем Мадоннам Руанды!

– В этом мешке все, что нам понадобится сегодня вечером, – сказала Глориоза.

Она раскрыла мешок, и Модеста увидела лежавшие там молоток, напильник и фонарик.

– Где ты все это раздобыла?

– Бутичи, механик, взял их на время в мастерской брата Ауксилия.

– Ты дала ему денег?

– Зачем? Он знает, кто я, и рад был оказать мне маленькую услугу.

– А как мы выйдем ночью из лицея?

– Ты перейдешь жить ко мне в комнату для гостей. Тебя ведь отправили обратно в дортуар, но в этом тебе не откажут. Я сама об этом попрошу. За гостевым бунгало мы перелезем через ограду, это нетрудно, я уже заприметила место, где есть дыра.

– Ты все еще хочешь сделать то, о чем говорила?

– Даже больше, чем раньше! Теперь, когда я стала героиней, и ты тоже, все скажут, что это наш очередной подвиг, да так оно и есть, поверь мне!

– Ты же сама знаешь, что все это основано на лжи.

– Это не ложь, а политика.

«Пойдем, когда все уснут», – сказала Глориоза. Они стали ждать, пока на лицей спустится ночь и он погрузится в сон. Послышался гомон расходившихся по дортуарам лицеисток, бормотание последней молитвы, которую они читали, перед тем как лечь в постель. Затем звон колокола и скрип закрывающихся ворот подали последний сигнал к отбою. Еще через полчаса смолкло гудение электрогенератора. Охранники с копьем и тесаком в руках в последний раз обошли территорию, после чего свернулись под одеялами у подножия ворот и, в нарушение всех инструкций, заснули. В окне кабинета матери-настоятельницы не видно было ни огонька. «Пора, – сказала Глориоза, – пошли».

Они без труда перелезли через ограду в глубине сада и завернулись в покрывала. «Держи, понесешь мой мешок, – сказала Модесте Глориоза, – я пойду впереди». На обочине дороги они помедлили в нерешительности. Ночь стерла привычные ориентиры. Горы казались раздувшимися от густой мглы, которая заполнила собой даже головокружительную впадину, в глубине которой обычно виднелось озеро.

– Мы заблудимся, – сказала Модеста, – включи фонарик.

– Слишком опасно. Может быть, поблизости бродят патрули или активисты. Нагнала я на них страху со своими иньензи.

Они на ощупь прошли по дороге до автостоянки, расположенной над источником. Спускавшаяся туда тропинка перед паломничеством наверняка была выровнена и посыпана новым щебнем. Глориоза включила фонарик. Они обогнули большие камни и с удивлением увидели, что к помосту приставлена лесенка. «Видишь, – сказала Глориоза, – нам везет, это знак того, что мы совершаем акт патриотизма: лесенку оставили садовники, они приходили сюда почистить навес и украсить его цветами».