Богоматерь Нильская - [37]

Когда Рубанга произносил имя тамтама, голос его дрожал. Он умолк и долго хранил молчание.

– Так вот… слушай хорошенько, что я сделал ради тебя и ради умузиму королевы. Я лег на землю прямо над тем местом, где погребен Каринга, и во сне он открыл мне, что я должен сделать для умузиму королевы. Что ты должна сделать для умузиму королевы. Ты была в школе у белых, но ты осталась девственницей. Поэтому я вырезал для тебя из кораллового дерева этот кувшинчик для молока, маленький – как будто для ребенка. Мертвые мало едят, несколько капель – и они сыты. И еще я тебе дам эту ветку с листьями. Это умурембе, растение, которое умиротворяет мертвых, потому что у него нет шипов. В прежние времена, еще до миссионеров, его листья клали в руки покойника. Ты поедешь обратно к белым с кувшинчиком и листьями. Ты должна будешь наполнить кувшинчик молоком, молоком коровы иньямбо, слышишь, иньямбо, а не других коров. Подоить корову должен молодой сильный воин – инторе. Ты пойдешь до кигабиро – леса, выросшего вокруг могилы. Там среди других деревьев должно быть коралловое дерево, я видел его во сне. Ты обмакнешь листья в молоко и окропишь коралловое дерево, приговаривая: «Обратись, сбрось шипы, стань как умурембе». Когда кувшинчик опустеет, ты зароешь его у корней дерева. Но будь осторожна: до тех пор кувшинчик не должен касаться земли, если он соприкоснется с землей, то потеряет свою силу. Запомни это и сохрани в своем сердце.

– Ты все еще ходишь к этому белому сумасшедшему и изображаешь для него богиню? – спросила Вирджиния.

– А что такого? – ответила Вероника. – Он наряжает меня египтянкой, обливает духами, окуривает благовониями, фотографирует, рисует, пишет красками, при этом даже не прикасается ко мне: я для него статуя, кукла, богиня. Я танцую перед той, которую он нарисовал по моему образу и подобию, и знаешь, иногда мне кажется, что я тоже как будто переношусь в другой мир.

– Думаю, Фонтенайль заразил тебя своим сумасшествием. Ты меня пугаешь. Не знаю, чем все это для тебя может кончиться.

– А что я теряю? Я часто думаю, зачем нам с тобой и дальше учиться в этом лицее, в котором, как они говорят, выращивают как бы женскую элиту? Мы же в эту их элиту никогда не войдем. Мы с тобой учимся на отлично, и не потому, что самые умные, просто мы должны быть лучше всех и притворяемся, будто верим, что хорошие отметки нас защитят, что благодаря им у нас остается хоть какая-то надежда на будущее. Посмотри на остальных: для некоторых из них, по крайней мере, уроки – чистая формальность, как будто бы диплом у них уже в кармане, как будто они уже вышли замуж за министра, они приходят в класс, как чиновник в свой кабинет, отметки – это неважно, их не это интересует. А мы? Что будет с нами? Диплом тутси – это совсем не то же самое, что диплом хуту. Это не настоящий диплом. Диплом – это как удостоверение личности. Если там написано «тутси», тебе никогда не найти работу, даже у белых. Квота есть квота.

– Да знаю я все это и часто сама думаю, что лучше мне было бы остаться у себя на холме и работать в поле. Но матери кажется, что диплом – это спасение и для меня, и для всей семьи… Значит, ты по-прежнему ходишь к своему белому.

– Ну да. Он отправил портреты, которые нарисовал с меня, в Европу, говорит, что они там имели большой успех, и фотографии тоже, что он на этом заработал много денег, он говорит, что я и правда его богиня, что я приношу ему удачу, что это и мои деньги и что часть из них пойдет на оплату моей учебы в Европе. Он даже говорит, что теперь меня в Европе знают и ждут. Может, я даже стану знаменитостью, как в кино. Фонтенайль – он, может, и сумасшедший, но его бред сбывается, может быть, он сделает так, что сбудутся и мои мечты. Сам он живет в своих мечтах. Набрал парней, которые не прошли госэкзамен или были исключены из общей школы из-за квоты. Он хочет, чтобы они жили как древние тутси. Он даже нанял одного старейшину, чтобы тот учил их пляскам. Это его пастухи, танцоры, его инторе, его древние египтяне. Парни не против: он им хорошо платит, кормит обещаниями подыскать школу – когда-нибудь потом, не знаю, каким образом. А пока он подолгу рассказывает им об их египетском происхождении. Боюсь, как бы кто-то ему в конце концов и не поверил. А сам он часто даже не знает, кто он такой – то ли великий вождь тутси, то ли жрец Изиды. А еще он говорил мне, что из Европы скоро приедут журналисты делать репортаж о нем и его храме. Даже фильм снимут. А я в этом фильме буду играть. Изображать богиню. И стану кинозвездой. Вот бы они меня увезли с собой!

– Ты тоже бредишь. В конце концов станешь такой же больной на голову, как Фонтенайль. Берегись. Но я бы хотела сходить в воскресенье к Фонтенайлю.

– Значит, ты тоже хочешь поучаствовать в его сумасшествии. Приходи, он только тебя и ждет. Все спрашивает, где его королева Кандакия, вернется ли она когда-нибудь. Он спятит от радости, когда ты снова придешь, и нарядит тебя королевой Кандакией. Он показывал мне наряд для тебя.

– Мне надо побывать у него не для переодеваний в королеву Кандакию, у меня есть дело поважнее, но я не могу тебе сказать, и идти я должна совсем одна, не сердись, пожалуйста, я не собираюсь занимать твое место и не хочу каждое воскресенье изображать королеву Кандакию, но мне надо там побывать – один раз и совсем одной.